Ольга Скороходова - Эпоха великих потрясений. Энергетический фактор в последние десятилетия холодной войны

«Декларация о европейской идентичности» стала первым шагом на длинном пути формирования «отдельного» европейского внешнеполитического и энергетического взгляда, который отчасти продолжается и в наши дни. Ожесточенные дискуссии между странами – членами ЕС по вопросу о строительстве газопровода «Северный поток–2» только подтверждают этот тезис. И все же документы Копенгагенского саммита 1973 года в целом были плодом и свидетельством крепнувшего осознания Европой того, что обозначение собственной, отличной от США позиции будет служить ее интересам. Важно, что тогда же для выработки и корректировки единой европейской позиции по особо важным политическим вопросам Париж предложил перевести прежде нерегулярные саммиты глав государств и правительств на постоянную основу. Так бы создан новый орган ЕЭС – Европейский Совет.

В США Копенгагенское коммюнике справедливо расценили как неофициальный ответ на «пилигримскую» речь Г. Киссинджера, и, естественно, он не привел американскую сторону в восторг. В телеграмме, направленной из Госдепартамента в Белый дом, был сделан вывод, что ЕЭС не способно поддержать призыв США о создании инициативной группы по вопросам энергетики, ограничившись вместо этого расплывчатыми формулировками о необходимости сотрудничества в рамках ОЭСР. Общий тон документа, по мнению Вашингтона, отражал желание ЕЭС дистанцироваться от США [168].

Официальный ответ ЕЭС на лондонскую речь Киссинджера последовал лишь 9 января 1974 года. В заявлении Еврокомиссии подчеркивалась необходимость участия стран – производителей нефти в работе инициативной группы, предложенной США (в будущем МЭА) и исключилась возможность односторонних действий европейских правительств по энергетическому вопросу как противоречащая «духу европейской идентичности». В этом же заявлении была поставлена задача разработать механизм диалога со странами-производителями «черного золота» [169]. Французская сторона придерживалась еще более экстремальной позиции, выступая резко против любых совещаний потребителей, на которых не будут представлены производители. Дж. Гаравини объяснял такие взгляды не только ресурсной уязвимостью Европы, но и ее симпатиями к странам третьего мира, проистекающими из осознания вины перед бывшими колониями, что на волне подъема новых левых сил стало значимым фактором внутриполитической жизни Старого Света с конца 1960-х годов [170].

При этом ЕЭС в принципе не отказывалось от идеи кооперации потребителей, но лишь критиковало идею создания нового органа и настаивало на необходимости использовать для этой цели уже существовавшие площадки, а именно Комитет по нефтяным делам при ОЭСР. Этот комитет включал 25 стран – членов ОЭСР, и в его рамках США было бы труднее продавливать свою позицию по тем или иным вопросам. Кроме того, как следует из речей некоторых официальных лиц ЕЭС, европейцев беспокоила возможность использования США «особых отношений» с отдельными членами Сообщества, прежде всего с Великобританией [171], для укрепления своей позиции. И эти опасения были небеспочвенны. Так, уже 30 октября К. Соум, отвечавший за европейские дела в доживавшем последние дни правительстве Э. Хита, заявил, что ввиду чрезвычайной внутренней ситуации (забастовки шахтеров и мощнейших акций протеста) Лондон не может себе позволить конфронтацию с США в ближневосточных делах.

3.2. На пути к «картелю потребителей»: конфликт США и Франции вокруг учреждения Международного энергетического агентства

Столкновение европейской и американской позиции относительно путей выхода из кризиса произошло на Вашингтонской конференции (11–13 февраля 1974 г.), которая была созвана США как учредительный съезд «картеля потребителей». Между тем Совет ЕЭС еще 24 января 1974 года определил сотрудничество со странами – производителями нефти во имя достижения баланса интересов в качестве главной темы для обсуждения, наряду с обеспечением безопасности поставок и проведением совместных исследовательских работ в области энергетики [172].

Как написала The Financial Times , в глазах американцев данная конференция оказалась «моментом истины», проверкой на прочность политического сотрудничества внутри Западного блока [173]. Издание отмечало, что общая атмосфера «нескрываемого страха, с оттенком уныния» еще до ее начала не сулила положительного исхода конференции, что и понятно, поскольку участники встречи фактически имели различные повестки дня. Советская пресса характеризовала совещание как «сигнал к новой атаке на ослабленные бастионы Общего рынка» [174].

В самом деле, на конференции, собравшей 12 крупнейших стран – потребителей нефти, были затронуты лишь самые общие вопросы, а приоритетный для ЕЭС пункт о сотрудничестве с производителями занял в финальном коммюнике лишь пятую строчку. Франция, поначалу вообще отказывавшаяся присутствовать на мероприятии, выступила против какой-либо институционализации решений конференции, отвергнув ключевое предложение США о создании МЭА. Париж, хотя и согласился участвовать в работе Координационной группы развитых стран по проблеме нефти в рамках ОЭСР, но лишь при условии выступления девяти членов ЕЭС единым фронтом [175]. Позиция остальных участников саммита была более умеренной: они одновременно поддерживали и идею развития отношений между Девяткой и странами ОПЕК, и предложение США [176].

В своей речи на открытии конференции Г. Киссинджер заявил о необходимости скорейшего привлечения развивающихся стран к диалогу по энергетической политике и анонсировал ответственность США за то, чтобы мир не оказался в ситуации экономической катастрофы 1930-х годов. При этом в ходе конференции Белый дом придерживался достаточно жесткого тона. США посредством проведения встреч в формате тет-а-тет с лидерами Канады, Британии, Германии, как утверждал министр иностранных дел Франции М. Жобер, добивались их согласия на американскую инициативу [177], шантажируя Бонн выводом своих войск, а Лондон – отказом поддерживать фунт стерлингов.

В итоге Вашингтонская конференция стала апогеем открытого противостояния по энергетическому вопросу между США и Францией. В политическом дискурсе это выступление выглядело как заявка Парижа на особую роль в трансатлантических отношениях, как попытка Европы пересмотреть сложившееся положение вещей, когда она фактически оказалась не у дел, а ее отсутствие при разрешении ближневосточного конфликта, вызвавшего нефтяной кризис, даже не было замечено [178]. Как иронизировала советская «Правда», «под натиском кризиса затрещали современные “Священные союзы”», а западногерманский Die Zeit даже назвал совещание в Вашингтоне «политическим митингом на Потомаке» [179].