Джарон Ланир - Кому принадлежит будущее? Мир, где за информацию платить будут вам

Разговоры повторялись снова и снова. И, высказав свое мнение, мы не ложились спать, а до утра писали код.

Мы не знаем наверняка, чего можно достичь с помощью технологий. Из-за горизонта нам открывается сияющий фантастический вид райского будущего, где можно добиться всего, чего пожелаешь. Нельзя сказать, насколько эта картина реальна. Мысль о том, что какую-то задачу просто невозможно решить, способна сама по себе помочь найти решение. Мы не должны мириться с ограничениями. Ограничения убивают.

Ощущение себя технарем, который вот-вот перешагнет через эти границы, сродни мании и экстазу; ему невозможно сопротивляться. Я не только в полной мере ощущал это сам, но и научился делиться этим чувством с другими. В восьмидесятые я делился мнением о перспективах виртуальной реальности на своих лекциях и бормотал об этом себе под нос, когда мы работали над демонстрационными проектами в лаборатории. Я мог внушить людям трепет предвкушения.

В виртуальной реальности можно создать любой мир и воплотить любой сценарий. Понятие «любой» обманчиво и коварно, но тогда я еще не знал об этом. Я до сих пор люблю творческий подход и самовыражение, особенно безудержное и свободное, но знаю, что они обретают смысл в борьбе с ограничениями. Смысл появляется, когда творчество многое ставит на кон. Мгновения беззаботной жизни без всяких проблем великолепны, но только когда они являются фоном, а не выходят на первый план.

Само понятие компьютера предполагает, что это машина «общего» назначения, на которой можно запустить «какую угодно» программу. И хотя на практике все иначе, зачастую мы все еще притворяемся, что это так. Поскольку вся наша жизнь все теснее связана с компьютерами, мы должны примириться с истинами и иллюзиями цифрового «чего угодно».

С очарованием преодоления границ я впервые столкнулся задолго до того, как начал работать с компьютерами. Я поддался искушению, которое преследовало меня в ранней юности в работах композитора по имени Конлон Нанкарроу. Знакомство с его творчеством было чистой случайностью. Я вырос в маленьком захолустном городке на юге штата Нью-Мексико, и дело было задолго до появления интернета. Сложно было следить даже за поп-культурой того времени, не говоря уже о чем-то менее известном. Но все же я каким-то образом наткнулся на бобинные записи его музыки, и они меня заворожили.

Я был настолько впечатлен, что какое-то время едва мог говорить о чем-то другом и щедро делился энтузиазмом с незнакомцами, пока они не находили способа улизнуть. Впервые Нанкарроу заявил о себе как трубач и начинающий композитор из Оклахомы времен Великой депрессии. Он в качестве добровольца воевал против режима Франко в Испании, записавшись в Бригаду имени Линкольна, где служили американцы с левыми взглядами до вступления США во Вторую мировую войну. Позже Нанкарроу отказали в возвращении в Соединенные Штаты, странным образом определив его убеждения как «преждевременно антифашистские».

Он поселился в Мексике и занялся тем, что больше всего любил – постижением времени и ритма, а живой интерес к математике и устройству различных механизмов привел его на один из самых ярких и странных путей в музыке за всю ее историю. Почему структура ритмов должна строиться на регулярных тактах? Почему бы не использовать в тактовых размерах иррациональные числа [76] Музыкальные размеры обычно записывают в виде дробей, например 4/4 или 3/4; последний также известен как вальсовый. Иррациональное число нельзя выразить в виде дроби. Но может ли оно стать размером? Будет ли подобная музыка что-то значить для людей? Конлон ответил «да» на оба этих вопроса. или не заставить ритмические последовательности ускоряться или замедляться, синхронизироваться или рассинхронизироваться, как делают природные волны?

Что значит писать музыку в «любом» ритме? Творцам в искусстве никогда не удавалось достичь «чего угодно». Всегда будет или цвет, который не получится смешать из имеющихся красок, или звук, которого не дадут синтезаторы твоего времени. (У них пока не получается даже убедительно синтезировать человеческую речь.) Многие люди, работавшие с синтезаторами того времени (а дело было в семидесятые), говорили, что они могут извлечь «любой» звук, но, по большому счету, все мы знали, что это не так.

Конлон стал одним из первых творцов, которые осмелились претендовать на «что угодно». Он экспериментировал с ритмом и использовал для достижения своих целей безумный и прекрасный инструмент – механическое пианино. Конлон сидел за рабочим столом, вручную перфорируя ленты для механического пианино, и тратил месяцы на то, чтобы создать минутный фрагмент.

Меня до сих пор удивляет, что музыка Конлона не особо известна. Она невероятна по своей насыщенности, жестче и резче, чем любая музыка, которую вам доводилось и доведется услышать. В этой музыке прослеживаются удивительные текстуры, гармонии и, конечно же, ритмы. Она воспринимается как чувственный и упоительный, но незнакомый мир, о котором нельзя рассказать и к которому нельзя прикоснуться как-либо еще. Большинство произведений названы просто «этюдами», например «Этюд № 27» или «Этюд № 36» (оба хороши).

И все же на сегодняшний день сложно рассказывать о влиянии музыки Конлона. Разумеется, какие-то композиции можно найти в сети. Однако информация – не опыт. Услышать, какова она на самом деле, можно было в студии Конлона, похожей на бункер, где пианино гремели, и их звук можно было ощутить физически. Существующие цифровые записи каким-то образом упускают власть музыки. Наверное, они слишком стерильны, а может, у них не тот темп или еще что-то [77] Предлагаю вам поискать старые виниловые пластинки лейблов Columbia или 1750 Arch – они намного лучше цифровых записей, сделанных позже лейблом Wergo. Конлон не разделял тогда моих ощущений. Он был тихим и даже молчаливым. Он был элегантным человеком той эпохи, когда от мужчины ожидалось развитое здоровое самомнение, и вел себя спокойно и с достоинством, не собираясь выдумывать для себя романтическую биографию. Он просто работал, наслаждаясь жизнью, временем, проведенным с семьей, и музыкой, вот и все. Для меня это стало откровением. Мне как-то в голову не приходило, что он был совсем не мессианской фигурой. (Хотя на другом уровне я все еще думаю: «Да ладно! Он просто играл в игру, замалчивая свою значимость. Он же прекрасно знал, что делает».) В любом случае для меня музыка Конлона стала судьбоносным первым пониманием музыкального «чего угодно». Это был пример человека, который добился точного и неограниченного контроля в своей области и действительно пришел к принципиально новому ощущению и смыслу, выпрыгнув с кочки, вокруг которой бродим мы все, на равнину неопределенности. Кто .