Джеффри Уэст - Масштаб. Универсальные законы роста, инноваций, устойчивости и темпов жизни организмов, городов, экономических систем и компаний

После Второй мировой войны, причинившей огромные разрушения и уничтожившей миллионы домов, лейбористское правительство Великобритании оказалось перед лицом гигантского жилищного кризиса. Поскольку поврежденные дома по большей части находились в рабочих районах, это существенно ускорило уже шедшие процессы «развития городов» и «расчистки трущоб», стоявшие на повестке дня еще до войны: идея города-сада Эбенезера Говарда была классическим примером идеологии именно такой программы. Однако к 1950–1960-м гг. предпочтительная модель нового жилья отошла от традиционной британской идеи отдельного дома для каждой семьи в сторону более экономичного строительства многоэтажных многоквартирных комплексов. Эти дома не пользовались безусловным успехом и породили многие из тех проблем, о которых мы говорили выше. Не далее как в 2007 г. Уилл Хаттон, оксфордский политический экономист и бывший главный редактор газеты Observer, отмечал:

По правде говоря, социальное жилье – это могила для живых. Отказаться от жилья нельзя, так как есть опасность никогда не получить другого, но остаться в нем значит оказаться узником гетто, как географического, так и духовного. ‹…› Социальные жилые комплексы должны быть менее отрезаны от остальных элементов экономики и общества.

В рамках этой послевоенной жилищной программы британское правительство запустило проект создания целой серии «новых городов», в которые должны были переехать жители разбомбленных бедных городских районов. Их проект вдохновлялся тогдашним пониманием идеи города-сада и предполагал новую жизнь для рабочего класса с жильем в сельской местности и работой на заводах, расположенных в отдельных анклавах. Первым из таких поселений стал город Стивенидж, выбранный в 1946 г. в качестве места сооружения «нового города», в котором я прожил почти год, в 1957–1958 гг. Поэтому у меня есть некоторое личное представление о том, на что похожа жизнь в городе-саде.

К великому своему удивлению, я был принят в колледж Гонвилл-энд-Киз Кембриджского университета и должен был учиться там с начала учебного года, осенью 1958 г. Поэтому к концу 1957 г. я поспешно отчислился из своей школы в лондонском Ист-Энде и устроился на временную работу в исследовательскую лабораторию компании International Computers Limited (ICL), также известной под названием British Tabulating Machine Company, находившуюся в Стивенидже.

Как это бывает с любым подростком, впервые оторвавшимся от родительского дома, этот опыт значительно повлиял на меня и многому научил. Из множества новых идей, открывшихся передо мною в это время, можно выделить три, имеющие отношение к нашей теме. Первая – и наиболее очевидная – из них состоит в том, что работа в области исследований и инноваций, допускающая и даже поощряющая свободу мыслей и действий, несравнимо лучше, чем монотонный труд на пивоварне, сводящийся к бездумной загрузке в машину пивных бутылок.

Кроме того, оказалось, что Джейн Джекобс – никогда, как я подозреваю, не бывавшая ни в одном городе-саде, несмотря на все свои обличительные замечания о них, – была права. О том, кто такая Джейн Джекобс, я узнал лишь много лет спустя, но и тогда я быстро понял, что по сравнению с жизнью в несколько обветшалом викторианском таунхаусе в Северо-Восточном Лондоне, населенном небогатыми представителями среднего класса, Стивенидж казался модным сельским курортом. И это-то и было плохо. В точном соответствии с описанием, которое предложила несколькими годами раньше Джекобс, это был «город действительно очень приятный, если только вы человек послушный, не имеете собственных планов и согласны прожить жизнь среди людей, также не имеющих собственных планов». Несмотря на всю резкость этого определения, оно точно отражает ту атмосферу скуки, монотонности, изолированности и доброжелательной «любезности», скрывающей и подавляющей тайные страсти, которая стала впоследствии ассоциироваться с пригородными поселками. Не то чтобы лондонские районы Хакни или Ист-Энд были вершинами городского блаженства; кстати говоря, несмотря на все декларации Джейн, не были ими и Гринвич-Виллидж, Маленькая Италия или Бронкс. Хотя сейчас вошла в моду некоторая романтическая ностальгия по пролетарскому Лондону, велеречивые тирады об общности жизни в городских гетто, на самом деле жизнь эта была грязной, нездоровой, тяжелой и опасной, и в ней существовали и свои собственные архитектурные ужасы, и свои собственные возможности для одиночества и отчужденности. Однако все это в большой степени компенсировалось активностью, разнообразием и ясным ощущением участия людей в жизни с легкодоступными музеями, концертами, театрами, кино, спортивными соревнованиями, собраниями, митингами протеста и всеми остальными восхитительными возможностями, которые может предложить своим жителям традиционный город.

Это было на заре появления в продаже компьютеров, и компания ICL, так же как IBM в Соединенных Штатах, разрабатывала машины как старомодные, на вакуумных лампах, так и новые, на основе транзисторов; программировали их при помощи ужасных перфокарт Холлерита. Люди моего возраста вспоминают их со своего рода пропитанной кошмарами ностальгией. Несколькими годами позже, когда я учился в магистратуре в Стэнфорде, я страстно возненавидел эти чудовищные перфокарты и занудную процедуру программирования на языках со странными именами, вроде Фортрана и Балгола. Честно говоря, очень жаль, потому что это навсегда отвратило меня от разработки компьютеров и программирования. Хотя и то и другое получалось у меня довольно неплохо и я присутствовал «при начале», и в Стивенидже, и в Кремниевой долине (тогда еще так не называвшейся), мне не хватило прозорливости понять, что компьютеры когда-нибудь пригодятся не только для выполнения сложных вычислений и статистического анализа. Надо думать, именно поэтому я и стал в конце концов ученым с весьма скромным достатком, а не одним из богатых предпринимателей в области информационных технологий, выпускавшихся стэнфордской фабрикой.

Третье из посетивших меня откровений было осознанием сложности и потенциального могущества электрических схем. Всего из нескольких простых элементов (резисторов, конденсаторов, катушек индуктивности и транзисторов), соединенных проводами некоторым замысловатым и сложным, но основанным на простых правилах образом, возникало мощное и «сложное» устройство, способное выполнять в мгновение ока необычайно трудные операции, – то есть электронный компьютер. Так я впервые познакомился с примитивными проявлениями концепций сетей, эмерджентности и сложности, хотя вся эта терминология еще не существовала в явном виде. Когда я начал студенческую жизнь в Кембридже, все это было забыто. Но что-то, видимо, незаметно для меня самого сохранилось в глубинах моего подсознания и вновь всплыло из них сорок лет спустя, когда я начал подозревать, что именно сети образуют фундаментальную систему, позволяющую понять, как работают наши тела, города и компании.