Джеффри Уэст - Масштаб. Универсальные законы роста, инноваций, устойчивости и темпов жизни организмов, городов, экономических систем и компаний

В отличие от большинства утопических мечтаний, идеи Говарда оказались весьма близки как либеральным мыслителям, так и прагматичным инвесторам. Ему удалось создать компанию, которая привлекла достаточное количество частных инвестиций для постройки на пустующих землях к северу от Лондона двух таких городов – Лечворта (1899), в котором живет сейчас 33 тысячи человек, и Велвина (1919), население которого составляет сейчас 43 тысячи. Однако для осуществления его мечты в реальном мире потребовалось отбросить или серьезно изменить многие из его идеалов, в том числе то самое жестко структурированное иерархическое планирование, против которого столь резко выступала Джейн Джекобс. Тем не менее его основополагающая философия распланированного «городского и сельского» населенного пункта сохранилась по сей день и оставила свой след не только в многочисленных вариантах городов-садов, возникших за это время по всему миру, но и в концепциях проектирования почти всех городов-спутников почти всех мегаполисов. Интересный крупномасштабный пример подобного влияния можно найти в Сингапуре. Хотя этот город превратился в крупнейший финансовый центр с населением более пяти миллионов человек, в котором продолжают возводить все те же претенциозные небоскребы из стали и стекла, его по-прежнему спасает сохранение идеала крупномасштабного города-сада. Это связано в первую очередь с предусмотрительностью руководителя этой страны, ныне покойного авторитарного мечтателя Ли Куан Ю, который еще в 1967 г. потребовал, чтобы, несмотря на хроническую нехватку земли, Сингапур развивался как «город в саду», в котором было бы изобилие растительности, открытые зеленые пространства и ощущение буйства тропической природы. Возможно, Сингапур – не самый захватывающий город в мире, но в нем очень хорошо ощущается эта «зеленая атмосфера».

Как ни странно, в проектах городов-садов, созданных Говардом, нет ничего органического. Их конфигурация и организация сводятся к простейшей евклидовой геометрии; из искривленных линий в них можно найти только правильные окружности, соединенные правильными же прямыми. Они не имеют ничего общего с кажущимся сумбуром и беспорядком городов, поселков и деревень, развившихся органически. В идеале города-сада Эбенезера Говарда – пример его проекта приведен на с. 286 – нет места никаким фрактальным линиям, поверхностям или сетям а-ля Мандельброт. Такое отдаление от органической геометрии стало фирменным знаком модернистского движения ХХ в., как в архитектуре, так и в градостроительстве. Возможно, самым ярким его представителем был чрезвычайно влиятельный франко-швейцарский архитектор и теоретик городского планирования Шарль Эдуар Жаннере-Гри, всемирно известный под именем Ле Корбюзье, философию которого часто сводят к принципу «форма следует функции». Кстати, и псевдоним, образованный из девичьей фамилии своей матери, он взял отчасти для того, чтобы продемонстрировать, что любой человек может заново открыть себя.

Слева вверху: пример планов города-сада Эбенезера Говарда. Справа вверху: новый город Масдар в эмирате Абу-Даби Слева в середине и внизу: проект нового города Ле Корбюзье

Как и на Эбенезера Говарда, на Ле Корбюзье оказали большое влияние ужасающие условия жизни в городских трущобах, и он искал путей действенного облегчения участи городской бедноты. Именно на этом стремлении было основано его дерзкое предложение снести бо́льшую часть центра Парижа (и, к слову, Стокгольма) и застроить его множеством небоскребов из тяжелого бетона, стекла и стали, которые перемежались бы с железнодорожными линиями, автомагистралями и даже аэропортами. Это был проект весьма спартанский и даже несколько зловещий, вполне в духе правого сдвига политической идеологи архитектора, происходившего в бурные тридцатые годы. Отражается это и в его формулировках – «зачистка» города, развитие «спокойной и мощной архитектуры» и тому подобное, – а также в том, как он настаивает на проектировании зданий без каких бы то ни было украшений. Слава богу, этим грандиозным планам не суждено было осуществиться, и мы по-прежнему можем наслаждаться самыми декадентскими архитектурными излишествами центров Парижа и Стокгольма.

Ле Корбюзье оказал огромное влияние на архитекторов и градостроителей всего мира, о чем свидетельствует преобладание жестких конструкций из стали и бетона в центральных районах всех наших крупных городов. Если градостроительная философия Говарда оставила неизгладимый след на жизни городов-сателлитов, то идеи Корбюзье стали столь же неотъемлемой частью ландшафта городского центра. Это особенно хорошо видно в проектах недавно построенных столиц, таких как Канберра, Чандигарх или Бразилиа. Особенного внимания заслуживает случай города Бразилиа, общественные здания которого проектировал Оскар Нимейер, на которого Ле Корбюзье оказал большое влияние. Однако восхищение Нимейера этим архитектором не было безграничным; он заявлял:

Меня не привлекают прямые углы и прямые линии, жесткие и несгибаемые, созданные человеком. Меня привлекают свободно текущие, чувственные кривые. Кривые, которые я вижу в горах своей страны, в извивах ее рек, в волнах океана, в формах любимой женщины. Кривые образуют всю Вселенную, искривленную Вселенную Эйнштейна.

Кстати, к этому перечню вполне можно было бы добавить Мандельброта и фракталы. Увы, несмотря на столь восхитительные заявления, Бразилиа стал символом того, каким не должен быть город. Его часто называют «бетонными джунглями», жесткими и бездушными, несмотря даже на наличие в нем множества открытых зеленых пространств и парков, созданных под влиянием идей все того же Эбенезера Говарда. Посетив Бразилиа вскоре после его торжественного открытия в 1960 г., французская авангардистская писательница и философ Симона де Бовуар, подобно Джейн Джекобс, задавалась следующими риторическими вопросами:

Кому может быть интересно гулять в нем? ‹…› Улица, это место встречи… прохожих, домов и магазинов, машин и пешеходов… не существует и никогда не будет существовать в Бразилиа.