Рахул Джандиал - Нейрофитнес. Рекомендации нейрохирурга для улучшения работы мозга

Еще через три часа я уже накладываю последний стежок на кожу головы, чтобы сокрыть все, что натворил под крышкой черепа. Впрочем, это не конец. Хотя налицо все свидетельства, что мое хирургическое вмешательство не повредило речевой функции пациентки, я не успокоюсь, пока не осмотрю ее, когда она выйдет из наркоза – мне нужно удостовериться, что Марина способна говорить со мной на своих двух языках и понимать, что говорю ей я.

За пределами операционной уже поджидали ее родные и, пока я шел к ним, мучительно пытались прочитать на моем лице, как прошла операция. Чтобы не томить, я с ходу сообщил: «Она жива, может двигаться и говорить». От этих слов у них сразу гора свалилась с плеч, и далее мы могли уже спокойно и подробно обсуждать ситуацию.

Через день после операции нейрорентгенолог огласил результат проведенной Марине МРТ: степень GTR – gross total resection, или «радикальное удаление». Я придирчиво изучил МРТ-снимки и пришел к такому же выводу. Словом, насколько мы могли судить, удалось убрать все, до последней злокачественной клетки.

Весь следующий год Марина каждые три месяца приходила на обследование, и ее МРТ показывали, что все в порядке и никаких признаков опухоли не наблюдается. Зато к ней вернулась беглость речи и она начала снова преподавать в школе. Тревоги и страхи отступили.

Еще через три месяца Марина пришла на пятое контрольное обследование, и на снимке ее мозга обнаружилось маленькое темное пятнышко размером с виноградинку. И хотя сделанное сразу после операции МРТ-исследование не выявило следов опухоли, она исподволь росла, и теперь мы вынуждены были констатировать рецидив. Злокачественные клетки, укрывшись от всевидящего ока томографа и острого скальпеля хирурга, оказались живучи и, несмотря на все наши усилия, дали начало повторной опухоли. А она нередко приобретает более биологически агрессивную форму, чем предшественница.

Я показал снимки Марине. Для нее это был тяжелый удар. Впрочем, и для меня тоже. Мало того, что это означало повторную операцию без наркоза на открытом мозге, так еще это новообразование грозило оказаться более агрессивным и отнять у нас шанс на благополучное излечение.

И снова операционная. Монитор на стене показывает фото, сделанные мной в прошлый раз, с россыпями белых и красных конфетти, отображающих изначальную топографию речевой зоны: целый архипелаг из мозговой ткани, отвечающей за речевую функцию, где некоторое количество островков незначимы, зато важность других неоценима. Однако этой карте я уже не мог доверять. Не подлежит сомнению, что в ответ на хирургическое вмешательство речевые области в мозге перестроились.

Не исключено, что перед Мариной встанет тяжелый выбор: на этот раз для доступа к опухоли мне могло понадобиться рассечь мозговую ткань на критических для речи участках. Вопрос, какой из двух ее языков примет удар?

С помощью биопсийной иглы я взял образец опухоли и направил на анализ в лабораторию, расположенную в подвальном этаже клиники, чтобы быстро определить степень ее злокачественности. Затем мучительные полчаса мы дожидались ответа патологов. Наконец позвонили из лаборатории, и медсестра поднесла трубку мне к уху. Снова вторая степень! И это означало, что вторая попытка добиться GTR – полного тотального удаления – вполне осуществима!

Мы повторили процедуру картирования мозга. Установили, что английский язык заселил пучок мозговой ткани, где раньше обитали «испанские» нейроны. А участок коры, который прежде не отвечал за речевую функцию, приобрел критическое значение для беглости речи. Осталось и меньше участков, которые я с уверенностью мог бы пометить белым конфетти. Да, и не забывайте: одно неверное движение, из-за чего скальпель заденет крохотный, шириной не более 3 мм участочек коры, может лишить Марину способности владеть одним из ее двух языков.

Я надеялся, что один первоначальный разрез подарит мне возможность полностью удалить опухоль. Однако по опыту знаю, что иногда требуется еще несколько «окон доступа». И это ставило Марину, а она по профессии преподаватель английского языка, перед выбором почти невозможным. Готова ли она заплатить за полное удаление опухоли своим английским языком? А поскольку родным для нее был испанский, в случае, если ответственная за него область коры будет повреждена, Марина рисковала утратить оба свои языка и навсегда онеметь. На такой риск ни я, ни она пойти просто не могли. Подобного осложнения категорически нельзя было допускать.

Впрочем, существовал и еще один вариант: я мог не трогать те участки опухоли, к которым не было доступа с безопасных точек на поверхности коры. После операции ей оставалось бы пройти курс химио– и лучевой терапии и уповать на лучшее. Такой вариант не дал бы полного излечения, а лишь временно замедлил бы развитие опухоли. Но после операции ее лингвистические способности оставались бы в целости и сохранности.

Неделей раньше мы с Мариной и ее мужем обсудили два возможных сценария на случай, если опухоль притаилась под ответственной за речь областью коры.

– Пожертвуем английским, – решила Марина, – если уж придется, забирайте его, обойдусь, мне важно выиграть хотя бы 12 лет.

– Почему всего 12? – спросил я. – Мы ведь рассчитываем на полное излечение.

– Потому что через 12 лет, если я к тому времени совсем разболеюсь, мой младший уже успеет поступить в колледж.

И я выполнил желание Марины. Опухоль не оставила мне выбора, и добраться до нее иначе, чем через участок коры, чувствительный к речи, никак не получалось. Для полного удаления я рассек мозговую ткань на микроучастке, который чуть меньше года назад никак не был задействован в функции речи, а сейчас каким-то таинственным образом сделался пристанищем английского. В тот момент, когда мой скальпель вошел в кору на этом участке, женщина перестала быть билингвалом.

В следующие пять лет регулярно проводившаяся ей нейровизуализация не выявляла даже следов опухоли. Марина вылечилась от рака.

Правда, мы с ней общаемся на испанском.

Если вы уже знаете второй (или третий) язык, поскольку обучались этому в школе, считайте, что вам повезло. А если с самого детства росли двуязычными и слышали и понимали речь более чем на одном языке, считайте, что крупно повезло. Но что делать, если вы хотите создать в мозге когнитивный резерв, а ни одного иностранного языка в активе пока нет?

Рекомендую записаться на языковые курсы, но только те, где требуется физически посещать занятия. В последнее время развелось множество онлайн-курсов изучения иностранных языков, и их устроители заманивают вас щедрыми обещаниями, что не успеете оглянуться, как уже будете щебетать на новом языке словно птички. При этом некоторые заочные курсы дешевле, чем классическое очное обучение. Но вы же сами знаете, что сколько заплатишь, столько и получишь, и в этом смысле очные курсы дадут вам несравненно больше пользы, чем в Сети. Когда выкладываешь немалые деньги за занятия в классе по установленному расписанию, это уже сильный мотив прилежно посещать их.