Ирвин Ялом - Групповая психотерапия: Теория и практика

Слишком часто мы путаем или считаем равнозначными понятия «интерперсональная манифестация», «интерперсональная реакция» и «интерперсональная причина». Причины монополистического поведения могут быть абсолютно различными у разных пациентов: некоторые люди говорят для того, чтобы контролировать остальных, другие настолько боятся, что окружение может оказать на них влияние или постичь их, что они испытывают навязчивое желание отстоять свои заявления; третьи настолько переоценивают все то, что они делают, что ожидание недопустимо и все мысли должны быть немедленно высказаны. В основном, причину монополистического поведения трудно понять в начале терапии, и нахождение причины обычно не приносит особой пользы в борьбе с деструктивными поведенческими паттернами на ранних стадиях. Гораздо больший эффект принесет концентрация на том, как пациент проявляет себя в группе, и реакция остальных на его поведение. Мягко, но решительно пациента следует ставить перед лицом противоречия: несмотря на то, что он хочет, чтобы остальные члены группы приняли его и относились к нему с уважением, он ведет себя так, что вызывает только раздражение, отвержение и фрустрацию.

Клинической иллюстрацией этих проблем может послужить ситуация, сложившаяся в терапевтической группе одной из лечебниц, где содержались насильники:

Рон, пробывший в группе семь недель, долго расхваливал заметное улучшение своего состояния, достигнутое им. Он предоставил подробное описание своей главной проблемы — неспособности понять, какой вред его поведение приносило окружающим, и того, как, достигнув понимания этой проблемы, он получил возможность покинуть лечебницу. Терапевт заметил, что некоторые члены группы проявляли нетерпение, один пациент постукивал кулаком по ладони, а остальные откинулись назад, выражая безразличие и смирение. Он прервал монополиста, поинтересовавшись у членов группы, сколько раз они уже слышали отчет Рона. Те подтвердили, что слышат его на каждом собрании, фактически начиная с самого первого, на котором появился Рон; более того, они никогда не слышали, чтобы Рон говорил о чем-либо еще, и знали только эту «сказку». Члены группы обсудили раздражение, которое вызывал у них Рон, свое нежелание критиковать его из-за боязни причинить ему вред, потерять над собой контроль или получить от него сдачи. Некоторые говорили о том, что считали безнадежными попытки достучаться до Рона, и о том, что считали его просто бездушной куклой. Еще они говорили о своей боязни говорить и открывать душу перед группой; именно поэтому они приветствовали монополизацию, осуществляемую Роном. Несколько пациентов говорили об отсутствии интереса и веры в терапию; они не прерывали Рона из-за безразличия.

Таким образом, процесс получил новое обусловливание; множество взаимосвязанных факторов привели к установлению динамического равновесия под названием «монополизация». Остановив этот неизбежный процесс, выяснив и проработав его причины, терапевт добился основательного терапевтического эффекта от потенциально разрушительного группового феномена. Каждый пациент приблизился к состоянию включенности в группу; Рону больше не позволяли принимать участие в деятельности группы таким способом, так как это не могло принести пользы ни ему самому, ни группе в целом.

Необходимо завербовать пациента в качестве союзника в терапевтической работе. У него должны быть свои причины для изменения монополистических паттернов поведения, даже если не эта проблема заставила его обратиться к терапии. Например, ему можно оказать содействие в рассмотрении последовательности событий в группе. Когда он пришел в группу, какую реакцию он хотел получить от участников? А что получилось? Как он может объяснить это противоречие? Нужно помочь ему сделать соответствующие выводы. Он наверняка недооценивал важность знания о том, какую реакцию он вызывает у группы, или предполагал, что группу составляют неполноценные люди. Он может возражать: «Со мной никогда не происходило ничего подобного». Если терапевт оказался на высоте и не позволил группе сделать из монополиста «козла отпущения», это всегда не соответствует истине; пациент привычно встает в оппозицию к остальным. Но терапевтическая группа имеет существенное отличие: здесь есть правила, позволяющие остальным открыто комментировать его поведение. Позиции терапевта сильно укрепляются, если он в состоянии помочь пациенту исследовать и обсудить трудности, которые он испытывает в ситуациях межличностного взаимодействия (на самом деле, он чувствует себя одиноким, у него нет близких друзей, никто никогда его не слушает, его без причины избегают и т. д.). Когда это становится очевидным, терапевт может более убедительно продемонстрировать пациенту важность и уместность исследования своего внутригруппового поведения. Необходимо правильно выбрать время; нет смысла проводить эту работу с закрывшимся, защищающимся пациентом в крайней степени возбуждения. Многократные, легкие, разумные вмешательства — это то, что нужно.

Шизоидное состояние, болезнь нашего времени, поставляет больше пациентов для психотерапии, чем любая другая форма психопатологии. Это не способные испытывать эмоции, изолированные, холодные люди, которых часто заставляет обращаться за терапевтической помощью смутное ощущение, что им чего-то не хватает: они не могут чувствовать, не могут любить, не могут развлекаться, не могут плакать. Они выступают в роли сторонних наблюдателей по отношению к самим себе, они не переживают свои собственные переживания.

Сартр в «Возрасте зрелости» живо описывает основанный на опыте мир такого человека:

…Он свернул газету и начал читать репортаж специального корреспондента на первой странице. Уже насчитывалось пятьдесят убитых и триста раненых, и это было еще не все, под руинами, безусловно, оставались трупы… Тысячи французов не могли читать утренние газеты без комка ярости в горле, тысячи людей, сжимающих кулаки, шептали: «Сволочи!» Матье сжал кулаки и прошептал: «Сволочи!» — и тут же почувствовал себя еще более виноватым. Если бы он, по крайней мере, ощутил хоть какое-то живое волнение, пусть и сознающее свои пределы. Но нет: он был пуст, перед ним был великий гнев, отчаянный гнев, видимый и почти ощутимый. Но он бездействовал; чтобы пробудить его к жизни, позволить вырваться наружу и страдать, Матье должен был предоставить ему свое тело. Это был гнев других. «Сволочи!» Он сжимал кулаки, широко шагал, но это не приходило, гнев оставался где-то вовне… Нечто готово было родиться, робкая зарница гнева. Вот оно! Но все тут же опало, иссякло, он был снова пуст, шел размеренным шагом с благопристойностью участника парижской похоронной процессии… Промокнув лоб платком, он подумал: «Нельзя заставить себя сильно переживать». Там произошли трагические и ужасные события, которые требовали сильнейших эмоций…»Все бесполезно, это не придет…»