Ирвин Ялом - Групповая психотерапия: Теория и практика

В качестве союзника может привлекаться разум пациента; процесс идентификации и развенчания воображаемых опасностей может сам по себе обеспечить пациента возможностью понять, насколько его страхи далеки от реальности. Другой подход — это побуждать пациента продуманно и постепенно производить действия, которых он опасается, в группе. Воображаемые несчастья, конечно, не случаются, и страх постепенно проходит. Например, пациент может избегать любого агрессивного поведения, потому что на самом глубинном уровне опасается, что обладает резервуаром со смертоносной яростью, и поэтому должен быть постоянно начеку, чтобы это хранилище не вскрылось и чтобы в конечном счете он не получил возмездия от окружающих. Терапевт помогает пациенту в малых дозах выражать в группе агрессию: свое неудовольствие тем, что его прервали, свое раздражение на тех, кто как правило, опаздывает, свой гнев на терапевта за необходимость платить ему и т. д. Постепенно пациент становится более открытым в отношениях с другими участниками и развенчивает свой образ изгоя и одержимого животного. Несмотря на отличие в терминологии, это в точности тот же метод изменения, который используется в десенсибилизации — ведущей технике бихевиоральной терапии.

Другой объясняющий подход, который многие терапевты используют для работы с парадоксальным положением, когда пациент упорствует в своем поведении, препятствующем его высшим интересам, касается вознаграждений его актуального поведения. Хотя поведение пациента делает невозможным удовлетворение многих его зрелых потребностей и целей, в то же время оно удовлетворяет другой тип потребностей и целей. Другими словами, пациент имеет конфликтующие мотивы, которые нельзя удовлетворить одновременно. Например, пациент может хотеть быть способным устанавливать зрелые гетеросексуальные отношения, но с другого, часто подсознательного уровня, он может желать, чтобы о нем заботились, без конца утешали, стремится смягчить страх кастрации путем идентификации с матерью или, если использовать другую терминологию, укрыться от пугающей свободы взрослости.

Очевидно, что он не может удовлетворить оба набора желаний: он не может устанавливать зрелые гетеросексуальные отношения с женщиной, если одновременно с этим заявляет (и значительно более вызывающе): «Заботься обо мне, защищай меня, корми меня, позволь мне быть частью тебя».

Терапевт пытается прояснить это пациенту: «Ваше поведение имеет смысл, если мы допустим, что вы хотите удовлетворять более глубинные, более примитивные, более инфантильные потребности». Он старается помочь пациенту понять природу его конфликтующих желаний, сделать между ними выбор, чтобы отделаться от тех, которые не могут быть удовлетворены кроме как ценой его целостности и автономии. Однажды пациент понимает, в чем он «на самом деле» нуждается (как взрослый) и что его поведение пока удовлетворяет потребности, препятствующие сделанному выбору, замедляющие его развитие. Он постепенно приходит к заключению: «Чтобы достигнуть того, что я действительно хочу, я должен измениться».

Возможно, главный терапевтический подход к вопросу «Как же так?» («Почему же вы действуете вопреки своим высшим интересам?») это выдвинуть предположение, объясняя смысл поведения пациента. В сущности, терапевт прибегает к речевому построению наподобие: «Вы ведете себя так, потому что…», и это «потому что» обычно вовлекает мотивационный фактор, который лежит за пределами осознавания пациента. Справедливости ради нужно отметить, что предшествующие две категории я тоже рассматривал как предпочитаемые объяснения, но, если говорить коротко, во всех этих подходах цели объяснения совершенно разные.

Какой тип объяснения терапевт предлагает пациенту? И какие объяснения являются правильными, а какие ошибочными? Которое из них «глубокое»? Которое «поверхностное»? Именно на этом перекрестке возникают громадные метапсихологические расхождения, поскольку характер объяснений терапевта становится функцией идеологической школы, которой он принадлежит. Я думаю, мы можем обойти великий идеологический спор, удерживая пристальный взгляд на функции интерпретации, на отношении между объяснением и конечным продуктом — изменением. В конце концов нашей целью является изменение. Самопознание, выведение в сознание вытесненного, анализ переноса и самоактуализация — все это полезные и прогрессивные устремления, все они имеют отношение к изменениям, предшествуют изменениям, сопровождают изменения, но не являются синонимами изменений.

Объяснение обеспечивает нас системой, при помощи которой мы можем привести события в нашей жизни в порядок нескольких типов согласованных и предсказуемых паттернов. Для того чтобы дать чему-то название, найти этому место в логической (или паралогической) причинной связи, необходимо столкнуться с этим, как с чем-то подконтрольным для нас. Наше поведение или наш внутренний пугающий, смутный опыт больше не бесконтрольны; вместо этого мы ведем себя (или имеем определенный внутренний опыт), потому что… «Потому что» предлагает нам власть (или ощущение власти, которое, феноменогически, равносильно власти). Оно предлагает нам свободу и возможность. Так как мы движемся от позиции мотивированных неизвестными силами к позиции идентичности и контроля над ними, мы движемся от пассивной, реактивной позиции к активной, действующей, изменяющей позиции.

Если мы примем за основу предпосылку, что главная функция объяснения в психотерапии — обеспечить пациента ощущением личной власти, тогда ценность объяснения может измеряться этим критерием. В той мере, в какой объяснение причин позволяет ощутить силу, оно является правильным, корректным или «истинным». Такое определение «истины» совершенно относительно и прагматично. Из этого следует, что ни одна объяснительная система не обладает гегемонией или исключительными правами; ни одна система не является более правильной, более основательной или более «глубокой» (и поэтому лучшей), чем другие.

Терапевты могут предложить пациенту любое из возможных толкований для прояснения того или иного материала; каждое может быть подано в своей оболочке и каждое может быть «истинным». Фрейдовское, салливановское, хорнианское, экзистенциальное, трансакционное и адлерианское толкования — все они одновременно могут быть истинными. Ни одно из них, хотя горячие сторонники и утверждают обратное, не имеет исключительных прав на истину. В конце концов, все они основываются на воображаемых «как будто»-структурах. Все они говорят: «Вы ведете себя (или чувствуете), как будто то и то было правдой». Суперэго, ид, эго, архетипы, маскулинный протест, эго-состояния родителя, ребенка и взрослого — ни одна из этих реалий не существует; все они фикции, все представляют собой психологические конструкты, созданные для нашего семантического комфорта. Они оправдывают свое существование только достоинством объясняющей силы.