Валерий Полищук - Пути в незнаемое

Тут все мы упирались в едва ли не главное, без чего не может состояться ни один парк, предназначенный для приема людей, ищущих общения с природой, без соответствующего сервиса. Должны быть дороги, транспорт, гостиницы, тщательно продуманные и должным образом проложенные экскурсионные маршруты, штат опытных проводников и, наконец, последнее, без чего никак не обойтись, — культура поведения на природе. А слоны и львы тут — вовсе не главное. Мне, к примеру, довелось побывать в национальных парках Канады, где природа очень похожа на нашу.

Разлив хвойных лесов, по пояс захлестнувших горы, сияние снега и льда, скальные замки, клубящиеся туманы — чем это не наш Алтай? Но это национальный парк Джаспер в Скалистых горах, из которого тут же попадаешь в другой парк — Банфф. Триста километров пути на автобусе — и ни одного срубленного дерева, ни одной чадящей трубы! Ежегодно сюда приезжают миллионы людей — и экономически это много выгоднее, чем пустить эти леса под топор: национальные парки — в большой мере коммерческие предприятия, хотя в Америке плата с туристов взимается не то что в Африке, — вполне божеская.

А в Алгонкингском парке и вовсе, кажется, ничего особенного: поросшие осокой болотца в обрамлении густых ивняков, лось, забредший в воду, чтобы напиться. А люди стремятся сюда, потому что в наше время самая, наверное, большая роскошь, какую может себе позволить горожанин, это — возможность без помех, не торопясь, просто созерцать жизнь природы такой, какая она есть, а она всюду по-своему необыкновенна и хороша.

Уже в самом конце нашей «отпускной» недели судьба нежданно сжалилась над нами, подарив не предусмотренную никакими программами экскурсию в самый центр Великого леса Конго. И притом, совсем уже неожиданно, она выступила в лице нашего гида, пребывавшего с нами в состоянии хронического конфликта: он был непоколебим в своем убеждении, что, чем меньше его подопечные будут ездить и чем больше мирно отдыхать в отеле, тем будет лучше.

В тот день нам предстоял совсем небольшой — подняться и опуститься — перелет с одного конца Киву на другой. И вот, уже в аэропорту, наш гид исчез. Когда же наконец удалось извлечь его из буфета, последний самолет на Букаву уже ушел. В итоге последовавшего затем бурного объяснения обнаружилось, что еще один самолет все-таки есть, однако, прежде чем сесть в Букаву, он летит в Кинду — крюк в общей сложности километров на восемьсот. Признаться, изрядно намаявшись в ожиданиях самолета, мы не сразу оценили выпавшую на нашу долю удачу и даже несколько приуныли от такой перспективы. Но тут явился пилот — энергичный, подтянутый голландец — и, выслушав нашу историю, широко улыбнулся:

— Господа будут довольны путешествием, а даму я беру в кабину.

Это был один из тех случаев, когда я горячо благодарила свою принадлежность к женскому роду. «Летучий голландец» — так мы единодушно назвали про себя нашего летчика — был верен своему слову. У него оказался небольшой самолет вроде нашего «Як-12», на котором он мог летать, едва не касаясь верхушек деревьев. Поднявшись, он дал над Киву широкий круг, и все перипетии этого утра тотчас забылись.

От озер мы взяли курс почти прямо на запад. Остались позади кофейные плантации с аккуратными рядками деревьев и рассыпанные по склонам вулканов веселые стайки бамбуковых хижин в окружении банановых рощ. Перевалив через скалистые горы Митумба, мы оказались над обширнейшей низменностью бассейна Конго. Вот он, Великий лес, та его часть, что зовется лесом Маньема.

Благодаря открывающемуся из кабины обзору он предстал передо мной во всем своем впечатляющем размахе: от горизонта до горизонта сплошной волнистый полог крон, по которому, кажется, можно свободно идти пешком, столь он осязаемо плотен. Тут и там возвышаются вершины лесных великанов, раскинувшиеся в форме огромных зонтиков, — столь характерное для тропических растений приспособление для ловли солнечных лучей. Иногда они словно охвачены багряным пламенем, совсем как наши деревья в октябре. Только такая окраска свойственна тут вовсе не отмирающей листве, а, напротив, распускающейся, потом листья становятся нормального зеленого цвета.

«Летучий голландец» развернул карту, и змеящиеся по бумаге ниточки воплотились в живые реки и речки, но не отливающие серебром, как у нас, а желтые, стиснутые среди стен подступающего к самой воде леса. Их было великое множество, совсем узеньких и пошире, рожденных под сводами тропического леса и несущих свои воды в Великую реку Конго. И в который уже раз ощутила я на себе, что леса эти действительно дождевые. Как и положено во вторую половину дня, облака начали сгущаться с угрожающей быстротой, и самолет резко взмыл вверх.

Высота, с которой увидели мы тогда Великий лес Конго, и стала тем минимальным расстоянием, на какое к нему удалось приблизиться за всю поездку. Что скрывает он под своим могучим пологом, своими глазами я так и не увидела.

Как пишет Ричардс, крупнейший знаток тропических лесов, в своей превосходной монографии: «…большинство людей, непосредственно незнакомых с тропической растительностью, составляют представления о ней по описаниям путешественников, к сожалению часто предвзятым или преувеличенным, а то и совершенно неверным. Дело в том, что очень часто путешественники наблюдают то буйство растительности, которое действительно можно наблюдать по берегам рек, где они обычно путешествуют, а это далеко не то же самое, что в глубине лесного массива. Лишь немногим авторам удается устоять перед искушением расцветить свою рукопись „блестящими пассажами“, и большинство в потоке превосходных степеней теряют представление о реальности».

Признаться, и в моем дневнике не обошлось без таких пассажей, и, чтобы не уподобиться некоторым авторам, я обращаюсь к авторитетам людей, в самом деле знающих тропический лес.

Так каков же он изнутрии чем отличается от привычных нам лесов умеренных широт?

Из известных мне описаний тропических лесов, лучшие, несомненно, принадлежат Стэнли — они очень точны и в то же время одухотворены. Вот, к примеру: «…когда мне удавалось несколько отдалиться от лагеря, уйти в сторону так, чтобы даже не слышать людских голосов, и если можно было позабыть о гнетущих заботах и неудобствах, составляющих главную часть моего существования, так и врывалось в душу благоговение к лесу(разрядка моя. — М. Ч. ). Голос мой звучал торжественно, отдаваясь глухими перекатами, как под сводами собора. Я ощущал тогда нечто очень странное, почти сверхъестественное: отсутствие солнца, вечный сумрак, неподвижная тишина окружающего производили впечатление глубочайшей уединенности, отчуждения, которое заставляло озираться по сторонам и спрашивать себя, не сон ли это. Стоишь как бы среди населения другого мира: оно живет растительной жизнью, а я человеческою. Но окружающие меня великаны до того громадны, безмолвны, величавы, а вместе с тем безучастны и суровы, что даже удивительно, как мы друг другу чужды, тогда как между нами все-таки много общего».