И Попов - Пути в незнаемое

Он помолчал, подумал и, приподняв бровь, шутливо спросил:

— А почем ноне клюква на московских рынках?

— Семь гривен.

— Кило?

— Стакан граненый. А кило примерно шесть рублей.

— Вот так! Равнозначно четырем кило апельсинов. Тоже повод для раздумий.

Мы постояли, оглядывая бесконечное болото, каких немало в Нечерноземье. Вспомнили бравые заголовки типа «Преобразуем болота!», время от времени появляющиеся в печати. И очень захотелось, чтобы лихие «преобразователи», прежде чем забираться на болото, посоветовались с биологами, с Пьявченко или Вомперским.

Да, финны усиленно культивируют лес на своих болотах. Почему? Да потому, что для этой страны древесина стала основным мерилом существования. Лесная страна, Финляндия живет лесом, он ей выгоднее всего другого. У нас — иное дело. Мы — многогранная страна, и наше богатство — это хлеб, уголь, нефть, металл и, конечно, лес. Поэтому чужой опыт не всегда подходит России, к такому опыту лучше подходить критически. Все в меру.

Пошли по обсохшей дорожке назад. Вомперский непременно хотел показать лес на богатых почвах — низинных торфах. Газик ждал у деревни. Мы сели, машина поскакала по ухабистой дороге на юг, ближе к устью Велесы.

По обеим сторонам дороги стоял довольно густой лес. В нем много крупных сосен и елей, хороший подлесок. Прогромыхали через мостик, приметили слева песчаный угор и картинные сосны на нем, но свернули в другую сторону, на просеку вдоль канавы, и тряслись еще четверть часа по узкой колее, то и дело цепляясь брезентовым верхом и боками за рукастые ветки. Остановились в темном лесу, где пахло душным папоротником, грибами и теми сложными испарениями, какими полна прогретая на солнце первобытная чащоба. Лучи солнца, прекрасно видимые на темном фоне еловой чащобы, косо пробивались через кроны и высвечивали пятна буйных кустарников и травы.

Осушительная канава рассекала этот квартал. Черные откосы ее поросли березовыми кустами и осунулись. Местами кустарник рос прямо со дна. Под ним бежала вода. В светлом воздухе над канавой висели прозрачные головастые стрекозы. Перекликались синицы и зяблики. Полчище комаров, обрадованное нашим прибытием, сбилось над головами. Но мы были учены и уверенно отмахивались, держа неприятеля на расстоянии.

Большие — в обхват — сосны и ели, березы и осины гордо стояли, как на подставках, приподымая тяжелыми корнями толстый слой мха. Таволга и майник спорили за место под солнцем, повсюду подымались розетки великолепного папоротника. Широкие кроны деревьев пропускали свет неохотно, от этого в лесу было сумрачно и величаво. На выворотах висели слои черного торфа и мха. Богатое место заселил лес! Двухметровый слой разложившегося торфа способен поднять еще более пышную растительность.

— Вот этот лес прямо-таки создан для интенсивной мелиорации, — громко сказал Вомперский, спугивая завораживающую тишину. — Канавы прорыты здесь семь или восемь лет назад. Прирост лиственных пород до метра за сезон, сосны на 40–50 сантиметров. Деревья стремительно растут, этот квартал почти готов для рубки, тем более что и дороги для вывоза уже устроены вдоль канав. Но сразу после рубки возникает проблема лесовозобновления. Если человек не вмешается, вырастет уже не сосна и ель, а осина и береза, серая ольха. Это видно по подросту. Лиственные породы наступают, особенно ольха, любительница богатых почв. Другое дело на песках. Недалеко отсюда, в 71–114-м кварталах Велесского лесничества, вырубили чистую сосну, нынче там идет естественное возобновление этой же породы. А здесь придется потрудиться. Еще раз подтверждается истина: каждое лесное сообщество требует особого подхода и только для него пригодной формы мелиорации. Потому мы и остановились в этом районе, где столько типичных природных объектов, которые надо изучать.

— Изучать для?..

— Для науки прежде всего. Я имею в виду лесоведение.

— И лесоводство?

Вомперский глянул на часы.

— Давайте поговорим об этом вечером. Дома нам легче разобраться, что к чему.

На обратном пути, у моста через сливную канаву, он остановил машину.

По бетонному желобу канавы, собиравшей воду из пространной сети других, более мелких канав, катил уже не ручеек, не ручей, а поток желтой воды. Он с разбегу врывался в круглую, почти метрового диаметра трубу под дорогой и выстреливал воду с другой стороны шумящей дугой. Водопад выбивал на месте падения все более глубокую яму. Дальше омута поток растекался широко и спокойно.

Несколько минут мы зачарованно смотрели на буйство воды, собранной из-под леса. Воочию увидели, как ее много, этой «лишней» воды, в грунтах под лесом. Собранная с тысячегектарного полигона, она являла собой силу. И это — в середине лета! А что же весной, осенью?..

— Придется ставить вторую трубу, — спокойно заметил Вомперский. — Просчет дорожников. Воды выходит больше, чем посчитали мелиораторы. Ошибка небольшая, но все же… Так бывает, когда практика опережает теорию. А говоря о нашей сфере — когда есть лесоводство, но еще недостаточно познано лесоведение — наука о глубинной жизни леса.

Вечером мы встретились на втором этаже лабораторного дома. Комнаты этого помещения заставлены современной аппаратурой, сложными приборами, часть которых еще не в работе: штат стационара далеко не укомплектован научными сотрудниками.

Вомперский распустил молнию на куртке, прошелся по комнате и остановился у окна, забросив руки за спину. Лицо его было задумчиво, взгляд мягок и рассеян. Домашняя обстановка. Он смотрел на лес. Черные зубья высоких елей рельефно отпечатывались на красноватом закатном небе. Таким выглядел лес, наверное, и тысячу лет назад, и десять тысяч — таинственным и мрачноватым.

— Начнем с того, — сказал Станислав Эдуардович, — что биология отстает в развитии от точных наук. Мы испытываем неудовлетворение в знаниях о жизни поля, леса, луга, болот и озер. Нынешнее познание — это еще не глубокое изучение, это всего-навсего ответ на вопрос «что ты есть?». А какое ты в движении, переменчивости, взаимосвязях, мы знаем мало. Живую клетку изучили хорошо. Совокупность клеток, то есть ткань, изучили меньше. Совокупность растений, животных, среды обитаний — еще меньше. А в жизни все время имеем дело с биогеноценозами, с совокупностью разных форм живого, среды обитания, и безоглядно вмешиваемся в святая святых природы, имея в виду только свою пользу, а не развитие природы. Потом нередко хватаемся за голову: что наделали!..

И только тогда обращаемся к лесоведению — учению о лесе, глубокому исследованию законов развития организмов большого масштаба. Лес — это не только древесина, интересующая нашу промышленность. Это, прежде всего, почва. Ведь через нее проходят все связи с атмосферой, космосом, с деятельностью человека. Это вода в разных видах и формах. Это сотни растительных видов, животных, насекомых, огромнейший мир простейших организмов, грибов, микробов, бактерий. Недаром же великий наш биолог Владимир Николаевич Сукачев говорил, что лесу принадлежит первостепенная средообразующая роль на планете, биосферная, если угодно, роль. Есть и другая, общественная формулировка: лес — это зеркало цивилизации. Если общество, используя древесину, все же сохраняет свои леса, значит, у него есть будущее. Понятие лесоведения как науки очень обширно. Целый мир. Что же касается лесоводства, то есть науки о способах выращивания и пользования лесом, то оно целиком строится на лесоведении, является практической надстройкой этой науки, также как техника и физика, например. Георгий Федорович Морозов, знаток русского леса, любил говорить, что лесоводство — дитя нужды. Так оно и осталось. Мы не можем хранить лес, как хранят драгоценности в сейфе. Мы непрерывно пользуемся лесом, снимаем урожай древесины и много чего другого. Г. Ф. Морозов писал, что лесоведение позволяет лесоводству превратить «законы жизни леса в принципы доброго хозяйства». Но надо познать эти законы.