Вадим Ильин - Тайны монстров и загадочных существ

Юниус страшно перепугался и не мог сдвинуться с места. А козел тем временем схватил его за горло и приказал отречься от Господа. «Боже упаси!» — в ужасе воскликнул Юниус. Козел мгновенно исчез, однако вскоре появился снова. На этот раз его сопровождали колдуны и ведьмы, которые принялись всячески угрожать Юниусу, требуя, чтобы он тотчас же проклял Господа. Не выдержав, тот уступил и произнес подсказанные ему слова клятвы: «Я отвергаю Господа Бога своего со всеми ангелами Его. Отныне я повинуюсь лишь Сатане — единому господину моему».

Вслед за этим Юниус был крещен так называемым черным крещением и получил сатанинское имя Крикс. В любовницы ему определили ведьму но имени Виксен. Колдуны и ведьмы, среди которых он признал многих жителей Бамберга, принялись его поздравлять. Ему даровали золотой дукат [71] ДУКАТ — старинная серебряная, затем золотая (3.4 г.) монета; появилась в Венеции (1140 г.). Позже чеканилось во многих западноевропейских странах (иногда под названием цехина или флорина). В допетровской России называлась червонец.　 который, однако, через несколько дней превратился в простой черепок. Согласно уговору, время от времени к Юинусу-Криксу должна была являться большая черная собака, чтобы доставлять его по воздуху на шабаш. А ведьма-любовница Виксен обещала снабжать его деньгами.

Этот рассказ показался инквизиторам недостаточно исчерпывающим, и они решили снова дать подсудимому время на размышление. Через два дня ему предложили продолжить свои признания. И он продолжил.

Юниус подробно описал шабаш ведьм, затем рассказал, как Виксен попыталась подбить его на убийство собственных детей. Она снабдила его серым порошком, которым следовало подсыпать в еду младшему сыну, однако Юниусу не хватило духу на подобное злодеяние, и вместо сына он отравил его лошадь. Тогда Виксен приказала своему «возлюбленному» убить его дочь, а когда тот отказался, жестоко поколотила его.

Юниус также утверждал, что приблизительно за неделю до ареста к нему явился дьявол в облике козла и предупредил о предстоящем суде. Страшный гость посоветовал ему не беспокоиться, поскольку, по его словам, Юниуса почти сразу же выпустят на свободу.

Однако одного лишь самооговора суду было недостаточно. Юниуса протащили по улицам Бамберш. требуя указать тех, кого он встречал на ведьмовских шабашах. Он попробован было запираться, но, попав снова в руки палача, начал называть имена своих мнимых сообщников по сатанинскому братству.

Процесс над Юниусом завершился в конце июля 1626 года. Истерзанного пытками и сломленного духом бургомистра приговорили к публичному сожжению на костре. Такой же приговор получили все, чьи имена он назвал во время истязаний, в том числе Гаан и другие, кто перед этим уличал его в поклонении дьяволу.

В тюрьме Юниус написал письмо своей дочери Веронике и сумел тайком переправить его на волю. Измятые листы исписаны дрожащим, едва разборчивым почерком, однако само по себе достойно восхищении то, что после стольких истязаний и унижений этот мужественный человек нашел в себе силы описать свои мытарства искалеченной в пытках рукой. Послание Юниуса и по сей день остается одним из наиболее вопиющих обличений той мрачной поры европейской истории, которую принято называть «охотой на ведьм».

Вот отрывки из этого письма: «Тысячью поцелуев покрываю твой лоб, милое мое дитя, любимая дочь Вероника. По доносу попал я в застенок, без вины принял я злую муку, опозоренный сойду я в могилу. Тому, кто попал сюда, уже нет пути назад, и всякий, кто назван чародеем, должен в том сознаться, и да смилуется над ним Господь, если вздумает он упорствовать. Ты должна знать, любезная моя дочь, как случилось, что я столь чудовищно оговорил себя. Явился палач, связал мне руки и — Боже милосердный, не оставь меня! — сжал тисками оба моих больших пальца с такой силой, что кровь брызнула во все стороны из-под моих ногтей, и четыре недели после этого я не мог пошевелить своими руками без криков боли, и сейчас пишу это письмо, с трудом удерживаясь от стона… Когда они обрили меня и, связав мне руки за спиной, в первый раз подняли на дыбу, я решил, что настал конец света, и душа моя вот-вот отделится от тела. Восемь раз палач вздергивал меня под потолок и восемь раз бросал оземь, и страданиям моим не было конца…

Когда палач отнес наконец мое истерзанное тело обратно в темницу, он обратился ко мне с такой речью: «Господин наш, именем Спасителя нашего, Иисуса, заклинаю вас признаться хоть в чем-нибудь, пусть даже вы этого не совершали. Пожалейте себя, ибо вам не вынести завтрашней пытки, а коли даже вы сумеете выстоять, все равно вам не спастись, пусть вы даже благородного рождения, ибо вас будут пытать да тех самых пор, пока вы не назовете себя чародеем».

И тогда последние силы оставили меня, и я умолял дать мне день на размышление и прислать священника для беседы. В священнике мне было отказано, однако мне позволили некоторое время подумать… И пришло мне в голову, что, быть может, стоит выдумать некую богомерзкую историю, дабы умилостивить мучителей моих… И взвесив все, я понял, что нет для меня иного выхода… Так родилось на свет признание, которое ты, дитя мое, прочтешь ниже и в котором нет ни слова правды. Не суди строго несчастного отца своего, ибо дух мой был смятен, и не имел я твердости долее принимать муку и поношение…

Потом судья потребовал назвать тех, кого я встретил [на шабаше], но я ответил, что не узнал их. «Ты, видно, соскучился по палачу, старый мошенник! Признавайся, был ли там твой заместитель?» Я сказал, что был. «Еще кто?» Я отвечал, что больше никого не запомнил. Тогда он приказал стражникам: «Тащите много негодяя в город и проведите по всем улицам, начиная с рынка…» И на каждой улице меня терзали вопросом, не узнал ли я кого, но, даже если бы я мог, я не сказал бы ни слова. И тогда они снова привели меня к палачу и приказали ему раздеть меня и обрить наголо, а потом подвесить на дыбу…

Тогда судья стал допытываться, какие преступления совершены мною. Я ничего не отвечал… «Тяните голубчика вверх, да повыше!» И тогда я стал рассказывать, будто бы мне приказали убить своего сына, но вместо этого я отравил его коня. Однако судье этого было мало…

Теперь ты знаешь, дитя мое, как скучилось, что твой бедный отец оказался у самого края могилы. Все мои признания — ложь от начала и до конца, да простит за все меня Господь. Только жестокие пытки да угрозы новых, еще более ужасных испытаний принудили меня дать мои показания…

Наказываю тебе, дитя мое, хранить это письмо в строжайшей тайне, ибо если кто посторонний прознает о нем, то тюремщику, передавшему его тебе, на сносить своей головы, а меня ожидает новая пытка — сталь опасно его содержание. Обе мои руки изувечены, и, чтобы написать это письмо, мне потребовался не один день. Состоянии мое достойно жалости…