Вальтер Шайдель - Великий уравнитель [litres]

Некогда Япония была одной из «самых неравных» стран в мире. В 1938 году «один процент» страны получал 19,9 % всех сообщаемых доходов до налогов и вычетов. За следующие семь лет его доля уменьшилась на две трети, до 6,4 %. Более половины потери пришлось на богатейшую десятую часть этого одного процента: ее доходы за тот же период сократились с 9,2 до 1,9 %, то есть почти на 4/5 (рис. 4.1).

Какими бы быстрыми и обширными ни были эти сдвиги в распределении доходов, они меркнут в сравнении с еще более радикальным разрушением богатства элиты. Декларированная стоимость 1 % крупнейших состояний Японии упала на 90 % с 1936 по 1945 год и почти на 97 % с 1936 по 1949 год. Верхняя 0,1 % состояний потеряла еще сильнее – 93 и более 98 % соответственно. В реальном соотношении того богатства, которого в 1949 году домохозяйству хватало, чтобы его сочли входящим в богатейшую 0,01 % (или в одну десятитысячную долю), в 1936-м хватило бы только, чтобы войти в богатейшие 5 %. Состояния сократились настолько, что то, что раньше считалось обычным уровнем зажиточности, теперь было доступно очень немногим. Из-за неполноты серий данных общее сокращение неравенства в Японии точно подсчитать труднее; и все же, поскольку коэффициент Джини, в конце 1930-го располагавшийся где-то между 0,45 и 0,65, к середине 1950-х упал примерно до 0,3, общую тенденцию очертить несложно, и она подтверждает впечатление о происшедшем масштабном уравнивании посредством сокращения долей высшего дохода и высшего богатства [149].

Рис. 4.1. Верхние доли дохода в Японии в 1910–2010 годах (в процентах)

Что касается доходов элит, то Япония превратилась из общества, в котором неравенство распределения доходов достигало уровня США накануне краха фондового рынка в 1929 году – высший показатель для «одного процента», – в некое подобие современной Дании, наиболее равной страны по долям высшего дохода. Богатство элит было практически уничтожено; более радикальное истребление удавалось разве что Ленину, Мао и Пол Поту (см. главу 7). Но Япония при этом не достигла идеала «попадания в Данию», как и не была захвачена коммунистами. Вместо этого она вступила в – или, в зависимости от точки зрения, развязала – Вторую мировую войну, попытавшись сначала установить контроль над Китаем, а затем создать колониальную империю, протянувшуюся от Бирмы на западе до атоллов Микронезии на востоке и от Алеутских островов близ Северного полярного круга до Соломоновых островов к югу от экватора. В расцвете своего могущества она предъявила претензии на земли, в которых проживало примерно столько же людей, сколько в Британской империи того времени, – около полумиллиарда человек, или одна пятая населения всего мира [150].

Для достижения столь амбициозных целей вооруженные силы Японии увеличились более чем в двенадцать раз, с четверти миллиона человек в середине 1930-го до более 5 миллионов к лету 1945 года, – иными словами, на каждых семь японских мужчин любого возраста приходился один военнослужащий. Производство вооружений увеличилось в том же масштабе. К концу войны погибло примерно 2,5 миллиона японских солдат. В последние десять месяцев конфликта американские бомбардировщики сеяли смерть и разрушение по всей Японии, погубив почти 700 000 гражданских лиц. Несмотря на все ужасы, две атомные бомбы стали лишь финальной точкой в череде этих невероятных страданий и разрушений. Тотальная война закончилась тотальным поражением, Японию оккупировали стотысячные американские войска, и в стране прошли навязанные извне институциональные реформы с целью предотвратить в будущем все ее поползновения к империализму.

Такие драматические перемены служили не просто контекстом, в котором происходило исключительной степени уравнивание: они явились единственной причиной этого процесса. Тотальная война сжала неравенство в беспрецедентном масштабе. И, как недавно исчерпывающе ясно показала академическая мысль, этот результат ограничивался не только Японией. Через подобные трансформации, хотя не всегда настолько экстремальные, прошли другие основные участники Второй мировой войны, а до нее и Первой мировой. То же верно и в отношении некоторых наблюдателей, оказавшихся слишком близко. Война с массовой мобилизацией стала одним из двух основных средств уравнивания XX века. Другим была трансформационная – коммунистическая – революция: но поскольку революции явились следствием мировых войн, то тотальную войну можно назвать единственной первоначальной причиной. Если вернуться к моей метафоре четырех всадников, то война и революция – это близнецы, скачущие бок о бок.

Япония представляет собой хрестоматийный пример выравнивания, вызванного войной. Соответственно, я углубляюсь в некоторые подробности, описывая ситуацию в этой стране во время войны и оккупации, стремясь выявить разнообразные многочисленные факторы, которые сообща уничтожили богатство и резко сократили разрыв в доходах. Затем я предлагаю более систематическую глобальную оценку уравнивания, ассоциируемого с двумя мировыми войнами, как в недолгой, так и в средней перспективе, кратко останавливаясь на ситуациях отдельных стран, влиянии войны на последующую политику и основных вторичных эффектах, таких как юнионизация и демократизация. В последующих главах я стараюсь выяснить, насколько далеко мы можем проследить уравнивающие эффекты войны с массовой мобилизацией, эффекты других типов войн, более часто встречающихся в истории, и, наконец, эффекты гражданской войны. Мы увидим, что в ходе истории человечества насильственный характер войны воздействовал на неравенство по-разному: сузить разрыв между богатыми и бедными могли только наиболее масштабные формы военных действий.

Неравенство в Японии начало расти с момента, когда страна открыла себя миру в конце 1850-х. По сравнению с более ранними условиями это был разительный контраст. Данные из провинций предполагают, что неравенство личного дохода и уровень бедности под конец сегуната по современным меркам были относительно низки. Нет указаний на то, что в период Токугава неравенство доходов увеличивалось: напротив, существуют некоторые доказательства постепенного уменьшения с середины XVI века по середину XIX столетия надбавок за квалификацию, выражаемых в объеме выдаваемого городским работникам риса. Если эти данные верны, то они указывают на уменьшение неравенства среди рабочих. Разрыв между элитой и простолюдинами тоже мог уменьшаться. На последних стадиях этого периода местные землевладельцы проигрывали борьбу за контроль над растущим прибавочным продуктом купцам и крестьянам, будучи связанными статичными сельскохозяйственными налоговыми ставками. Поскольку объем международной торговли в XVIII – начале XIX веков значительно снизился, элиты в целом не могли получать доход от коммерческой деятельности, что тоже помогало сдерживать неравенство [151].