Паскаль Буайе - Анатомия человеческих сообществ [Как сознание определяет наше бытие] [litres]

Люди, призывающие к участию в крестовом походе, какова бы ни была его цель: искоренение пьянства, восстание против власти, погром инородцев, спасение детей от прививок или что-то иное, – подают аудитории очень специфический сигнал. Во-первых, они, как правило, привлекают внимание людей к какой-то (реальной или воображаемой) угрозе, описывая ее как потенциально опасную не только для них самих, но, что важно, и для многих других. Во-вторых, они считают, что борьба с опасностью – дело общее, им требуется помощь. В-третьих, участие в таком общем деле они преподносят как моральный императив. Быть за или против предлагаемых действий больше не вопрос знания или предпочтений, это рассматривается как показатель моральных качеств [161] Hoffer, 1951. .

Возможно, интерпретации слухов и другой эмоционально наполненной коммуникации придается чрезмерное значение. Лично я полагаю, что главный мотив здесь – вовлечение в коллективные действия. Но во многих случаях четко спланированные действия и не предполагаются. Интернет-сайты, обвиняющие власти США в причастности к теракту 11 сентября, как правило, не призывают свергнуть американское правительство, а люди, утверждающие, что расисты из ЦРУ распространяют вирус иммунодефицита, обычно не призывают чернокожих нападать на местные офисы ЦРУ. Однако стратегическая ценность призывов к действию остается той же, даже и в том случае, когда ни к каким конкретным действиям никого не призывают. Это связано с тем, что сигналы потенциальной поддержки требуются людям задолго до того, как будет нужна поддержка фактическая. Им необходимо суметь оценить союзы и уровень солидарности в них. Как мы видели в предшествующих главах, эксперименты доказали, что люди отслеживают социальную обстановку и автоматически распознают союзы на основе косвенной или неявной информации – кто кого знает, кто в прошлом был на чьей стороне, у каких людей похожий акцент и по тому подобным намекам.

Распространение информации об опасности может заставить людей делиться подобными сведениями. Люди, соглашающиеся с той информацией, которую вы им предоставляете, именно потому, что ее предоставляете вы, тем самым сигнализируют, что готовы поддержать вашу идею, присоединиться к коллективным действиям, которые вы можете начать. И напротив, те, кто требует доказательств или оспаривает правдоподобие ваших утверждений, сообщают, что их солидарность с вами будет лишь условной, а это вовсе не то, чего мы хотим от союзников по коалиции. Когда жители Батон-Руж распространяли пугающие слухи о беженцах из Нового Орлеана, они тем самым напоминали друг другу, что принадлежат к одной группе, что у них есть общие интересы, которые они не обязаны разделять с чужаками и новоприбывшими, и, возможно, проверяли друг друга на верность сообществу.

Подобные морализирующие призывы могут грубо искажать идею состязательности. Если реакция на сообщение об опасности рассматривается как показатель ваших моральных качеств и готовности к потенциальным коллективным действиям, то появляется мотив сделать свою реакцию заметной для всех. Но в группе, где все верят слухам и все морально оскорблены, сигнал приверженности должен быть более чем заметным. Такой механизм характерен для многих военизированных движений, где люди возвышаются и обретают власть, заявляя, что существующее положение дел не просто нежелательно, но и невыносимо. Это естественным образом ведет к эскалации предлагаемых действий. Когда возникает неопределенность относительно приверженности людей общему делу, одни члены коалиции чувствуют необходимость демонстрировать бóльшую решимость, принимать или предлагать более энергичные действия и занимать более радикальную позицию, чем другие. Если все согласны с тем, что надо запретить крепкие напитки, то надо призывать к запрету алкоголя в принципе. Если другие решили держаться в стороне от предателей, надо предложить напасть на предателей или убить их. Этот дрейф в сторону экстремизма заметен также в сообществах, где идет острая борьба за лидерство, поскольку будущий руководитель должен быть больше других привержен общему делу. Именно так развивались события в столь непохожих движениях, как Ирландская республиканская армия в Ольстере, «Тигры освобождения» в Шри-Ланке, американском ку-клукс-клане и перуанской террористической группировке «Сендеро Луминозо» [162] English, 2003; Porta, 2008; A. G. Smith, 2008. .

Есть ли противоядие? Может показаться, что упомянутые выше факторы могут превратить некоторые формы «мусорной» культуры в полномасштабную эпидемию. Информацию, касающуюся опасности, разум обрабатывает особым образом, часто обходя нашу эпистемическую бдительность. Морализирующие угрозы – это эволюционный императив, мощные сигналы к сплочению, которые могут использоваться для создания коалиций. Поэтому нас не должно удивлять, что низкокачественная информация предстает широко распространенной и убедительной.

Это, однако, еще не все. Люди создали много видов эпистемических институций, то есть наборов норм и процедур, предназначенных для того, чтобы гарантировать производство правдивой информации. Эти попытки не всегда успешны, но они указывают на стремление к поиску достоверной информации посредством институций, расширяющих присущую нам эпистемическую бдительность и ее масштаб. Вот несколько примеров.

Процедуры гадания известны издавна и почти повсеместно. Люди верят, что полет птиц или бросок костей даст им информацию, которая в известной степени окажется точнее, чем обычные суждения и мнения. В большинстве случаев гадание относится не столько к будущему, сколько к недоступным наблюдению сторонам происходящих событий. Гневаются ли на вас предки? Завидуют ли родственники вашему успеху? Верна ли вам ваша половина и можно ли доверять деловому партнеру? И т. д. Во всех этих случаях гадающий получает нечто отличное от экспертного мнения или мудрости и связанное с некой техникой, которая, как предполагается, дает гарантию истины. Почему люди прибегают к такой технике? Скептическое отношение к гаданиям далеко не новость – еще Цицерон отзывался о них в весьма крепких выражениях [163] Cicero, 1923. . Но существует рынок таких гарантий, отсюда успех гадателей и медиумов, в том числе и в современном индустриальном обществе, официальные институции которого высмеивают или презирают гадания.

Что делает гадания столь притягательными? Почему внутренности жертвенных животных дают сведения, которые невозможно получить от компетентных и мудрых людей? Почему колода карт говорит о вашей семье нечто более важное, чем может сказать близкий друг? Иными словами, почему этой процедуре вообще придается значение? Возможно, ответ заключается в том, что процесс гадания завершается результатом, который подлежит толкованию, а не формулируется точно. В самом деле, в гадательных ритуалах постоянно подчеркивается, что ни прорицатель, ни его аудитория никак не влияют на результат. Карты перетасовываются, и никто не может угадать, как они лягут и в каком порядке. Кости бросают так, что невозможно угадать, какие числа выпадут. Полетом птиц нельзя управлять, а внутренности барана никто не видит, пока его не принесут в жертву. Иными словами, что бы ни «говорило» пророчество, прорицатель лишь передает сообщение. В реальности дело подчас обстоит иначе, но попытка отстраниться от авторства предсказания говорит сама за себя. Является ли акт гадания механическим (например, с помощью игральных костей) или вдохновенным пророчеством, тот, кто формулирует прорицание, подчеркивает, что он только посредник, а не источник истины. И он, и его клиенты едины в предположении, что за предсказанием стоит некая реальность, что оно не может быть иным и то, как летят птицы или катятся по столу брошенные кости, на самом деле определяется гаданием [164] P. Boyer, 1990, pp. 61–78. .