Степан Жихарев - Записки современника

Нечто подобное случилось со мною.

Гиббон-Лабат, и Тиссот-Альбини, в порывах своего* доброжелательства ко мне, заспорили вчера о той карьере, которую я избрать должен, и о средствах выйти в люди. Альбини говорил, что вообще для успехов в службе мне полезнее будут занятия серьезные и что я должен продолжать учиться; а Лабат утверждал, в качестве француза de la vieille roche, что все это вздор и что для успехов по службе мне скорее нужна благосклонность общества и особенно женщин. «Но знаоте ли вы, генерал, — возразил Альбини, — что ваши советы могут вскружить ему голову, и тогда мне придется лечить его от рассеяния!». — «А знаете ли вы, доктор, — отвечал живой старик, — что когда от ваших советов он будет в чахотке, тогда я, мимо вас, вылечу его рассеянием».

24 августа, четверг.

Вот тебе последнее мое донесение из Липецка. Мы выезжаем послезавтра или, наипозже, в воскресенье 27 числа, прямо в Mo-скву, не заезжая в деревню. Мои остаются еще здесь на неделю. Все мы, отъезжающие и остающиеся, грустны до того, что даже прогулки наши прекратились. Сегодня сделал я несколько церемониальных прощальных визитов, а завтра сделаю остальные, нецеремониальные.

Н. П. Архаров сказывал, что война с французами у нас неизбежна, потому что государь, по милосердию своему, верно, захочет помочь немцам; иначе они пропали. Старик читает иностранные газеты и постоянно следит за политическими происшествиями в Европе, а сверх того, и по положению своему имеет случай знать больше других; следовательно, ему можно верить.

С нами по пути едет до Лебедяни отставной мичман Андреев, довольно бодрый старик и чудак преуморительный. По мнению его, вся природа изменилась теперь к худшему, а люди стали обезьянами. «Господи, воля твоя, что это за господа бывали в старину! — говорит он. — Вот, например, хоть бы взять покойника деда твоего, князя Гаврила Федорыча Борятинского — царство ему небесное — уж подлинно был настоящий барин: человек серьезный, тучный, грузный, бригадир; ходил всегда с натуральною тростью с гзолотым набалдашником; сюртук носил светлозеленый с красными лацканами и обшлагами — что твоя риза: нынешних три выкроить можно. Бывало, кто хочет ему кланяйся, а он только что кивнет головою; а как задумает в гости к воеводе, либо к какому соседу на храмовый праздник, так сборы-то и пойдут еще с вечера: призовет дворецкого, да при нем и учнет приказывать кучерам: под такой-то л акипаж такую-то шестерню, а под такой-то такую-то. Сам, бывало, сядет с княгинею в линею на шестерке пегих. . . А теперь что? ничего, так, стрень-брень. Вот я тебе расскажу, как он встречал из похода сынка своего, князя Михайла, что опосля б ума сошел. . л. 1

Эту историю я не дал рассказывать мичману, потому что мне теперь некогда слушать, да надобно же и приберечь что-нибудь для дороги.

Если рассказ о нашем дедушке покажется мне сколько-нибудь занимательным, то сообщу его тебе из Москвы. Прости!

3 сентября, воскресенье.

Мы приехали третьего дня. Петр Иванович обрадовался мне, как родному брату. Он не понимает, что меня могло задержать так долго и как столько времени я мог оставаться в совершенной праздности, и всю вину сваливает на моих товарищей. Я уверяю, что, напротив, всему причиною один я; и это совершенно справедливо, потому что насчет отъезда мои товарищи были всегда в моем распоряжении.

Между тем говори, что хочешь, а у меня тоска по Липецку; авось не разобьют ли ее лекции, на которые начну ездить с завтрашнего дня. Я пропустил их немного и, при небольшом прилежании, в неделю войду опять в свою колею.

Говорят, что на роли старухи m-me Lavandaise, игравшей любовниц и даже «Федру»(!!), приехала новая актриса. Надлежало бы взглянуть на нее, но я дал себе слово нынешний месяц не заниматься театром, и разве съезжу посмотреть «Эдипа в Афинах», которого скоро давать будут. Правда, надобно однажды побывать и у немцев, чтоб они не думали, что я их забыл. Роли m-lle Stein заняла m-me Schröder, тоже очень приятная и миловидная актриса, с хорошим голосом.

Нетерпеливо жду от тебя писем: хочется знать, доволен ли ты мною.

А знаешь ли, что недорассказанная история о сиятельном предке не без интереса? В этой встрече, которую сделал старик проказ-нику-сыну, много характеристического. Когда-нибудь я передам ее словами самого рассказчика.

7 сентября, четверг.

Весь город толкует о войне: ненависть к Бонапарте возрастает, между тем как любовь к государю доходит до обожания и доверенность к нему беспредельна. Не умею выразить тех чувств, которые одушевляют каждого при чтении указа от 1 сентября о рекрутском наборе, в котором государь изволит говорить, что «не может равнодушно смотреть на опасности, угрожающие России, и что безопасность империи, достоинство ее, святость союзов и желание, единственную и непременную цель государя составляющее, — водворить в Европе на прочных основаниях мир — решили его двинуть ныне часть войск за границу и сделать к достижению намерения сего новые усилия».

Ну, как при этом случае не вспомнить пророческих стихов вдохновенного Державина о вгосударе:

Не на словах ты милосердье Покажешь — на делах твоих;

Посадишь Мудрость ты с собою,

Велишь ей научать себя,

Пройдешь с народною толпою —

Проникнет правда до тебя;

Ты в мире брань готовить станешь,

Войну обымешь тишиной. 1

Наконец, вот и письмо твое! Сердечно рад, что ты мною доволен, но зато я не очень доволен собою: занимаюсь прилежно, чтоб управиться с пропущенными лекциями, да туго идет — избаловался.

Вчера утром ездил я к П. Т. Бородину с письмом от М. А. Устинова для получения 300 руб. в числе денег, следующих отцу за вино.

Меня ввели в тот самый кабинет, в котором зимою во время бала происходила такая ужасная игра в банк. Откупщик, как видно с похмелья, сидел в кресле, и какой-то домашний эскулап-немец щупал у него пульс: «Фам натать принимаит лекарство. Я пропишет фам габли». — «А как принимать их?». — «На сахар». — «Дурак, брат, немец: я ведь не ребенок». — «Ну, на вода». — «Совсем, брат, дурак. Пей воду сам». — «Пошалуй с водка». — «Ну, так бы и сказал, любезный друг!».

Хорош пациент, да и лекарь недурен!

Штейнсберг говорит, что желал бы сдать свой театр, потому что не хватает здоровья и сил на исполнение двоякой обязанности: директора и актера. Кажется, А. М. Муромцеву хочется попасть в театральные султаны: он крепко увивается около Штейнсберга; но с таким директором театр уйдет недалеко, так же как и он сам недалеко уйдет с театром: все утверждают, что состояние расстроится непременно.

12 сентября, вторник.

На вопрос Ив. Ив, Дмитриева у приехавшего из Петербурга г. Максимовича, служащего в комиссии составления законов, что делают тамошние литераторы и в особенности Державин, Максимович отвечал, что, «по слухам, он сочиняет какую-то оперу, вроде Метастазия. . .». х— «Разве вроде безобразия», — возразил Дмитриев.