Эдуардо Кон - Как мыслят леса. К антропологии по ту сторону человека

В своем метафорическом сне люди осознают разрыв между собственным восприятием мира и его восприятием хозяевами животных. Посредством сновидений они могут увидеть лес в действительности – как домашние сады и поля, принадлежащие главным хозяевам животных. Этот образ, однако, всегда накладывается на тот, каким люди видят его бодрствуя – природным. Люди в Авиле интерпретируют сны собак буквально потому, что благодаря своему привилегированному статусу, которым они обладают в отношении собак, они способны непосредственно видеть проявления того, как души их собак переживают события. Напротив, в отношении онирических перемещений их собственных душ, которые включают взаимодействия с господствующими существами и находящимися под их контролем животными, у людей, как правило, такой привилегированной перспективы нет. Именно поэтому в их сновидениях проявляется метафорический разрыв.

В толковании сновидений собак разрыв между различными видами существ, который зачастую строго соблюдается, сокращается, по крайней мере на мгновение, когда люди и собаки становятся вместе частью одного эмоционального поля, которое выходит за их видовые границы, когда они фактически образуют эмерджентную и эфемерную самость, распределенную в двух телах [140] О распределенной самости: Peirce, CP 3.613; 5.421; 7.572. См. также Strathern, 1988: 162 и несколько иной взгляд: Gell, 1998. . Эпистемологический кризис, с которым столкнулась Америга, раскрывает не только тонкую природу, но и основы этого проекта. Сновидения собак принадлежат не только собакам. Они также являются составляющей целей, страхов и устремлений руна – хозяев собак и время от времени их «вселенскими» спутниками, когда руна пытаются через души своих собак взаимодействовать с существами, которые обитают в мире леса и за его пределами.

Виды переплетений, о которых шла речь в этой главе, выходят за рамки культуры, однако отрицать их принадлежность к ней нельзя. Эти переплетения являются, прежде всего, биологическими, но касаются не только тел. Собаки действительно становятся людьми (биологически и исторически специфичными путями), а руна на самом деле становятся пумами, этого требует необходимость выживания в столкновениях с кошачьими семиотическими самостями. Процессы «совместного становления» (becoming with) с другими изменяют то, что значит быть живым и быть человеком, точно так же, как и то, что значит быть собакой или даже хищником.

Мы должны внимательно относиться к чреватым опасностью, условным и очень робким попыткам коммуникации (короче, к политике), связанным с взаимодействием между разными видами самостей, занимающих очень разные и часто неравные позиции. Такие коммуникативные попытки тесно связаны с вопросами власти. Поскольку «ты» может быть сказано при обращении к собакам, то собак иногда нужно связывать: «Каждое “оно” ограничено другими». Преодоление этого напряжения между «оно» и «ты», присущее живущим с другими, является постоянной проблемой, поскольку люди в Авиле изо всех сил стараются занять позицию «в отношении» ко многим видам других существ, обитающих в их мироздании.

Междвидовой руна-собачий пиджин не просто иконическим образом включает собачий лай и не просто изобретает новую человеческую грамматику, подходящую для рискованной задачи: сделать так, чтобы твоя речь была слышна за границами вида, но при этом не вызывала ответа. Он также соответствует чему-то более абстрактному, описывающему возможности референции у любого вида самости независимо от ее статуса – человеческого, органического или даже земного [141] О семиотических ограничениях внеземных (инопланетных) грамматик (extraterrestrial grammars): Deacon, 2003. . Это подразумевает ограничение определенных видов семиотических форм. Когда Иларио попытался сказать «не надо», не используя речь, он мог сделать это только одним способом. Он и его собака вошли в форму, которая не только воплощается в человеке, но также поддерживает человеческое и животное, выходя при этом за их пределы. В следующей главе я проанализирую эти формы и рассмотрю, как они проникают в жизнь и без особых усилий распространяются в кардинально различных сферах, приобретая своеобразную социальную эффективность.

Однажды ночью, во время пребывания в доме Вентуры, мне приснилось, будто я стою около загона на скотоводческой ферме, похожей на ту, что принадлежит дородному колонисту и расположена за Авилой по пути в Лорето. Внутри бегал по кругу ошейниковый пекари. Внезапно он остановился прямо передо мной. Мы оба просто стояли там, глядя друг на друга. Наша близость потрясла меня странным и новым чувством, неожиданным ощущением резонанса с этим далеким для меня существом. На меня снизошло прозрение. Я кое-что понял. Думаю, я почувствовал какую-то любовь к той свинье. Однако в то же время я хотел ее убить. После некоторых неловкостей со сломанным ружьем, которое я позаимствовал у одного из жителей деревни, мне, наконец, удалось выстрелить в нее в упор. Я обхватил ее обмякшее тело своими руками и вернулся в дом Вентуры, гордый тем, что теперь у меня будет много мяса, чтобы поделиться с его семьей.

Увиденное мной той ночью во сне переплелось с тем, что произошло днем ранее, когда мы с Вентурой возвращались с прогулки по лесу. Вентура что-то почувствовал и жестом дал понять, чтобы я тихо ждал, пока он, держа оружие наготове, сбегает вперед на разведку. Пока я ждал, ко мне подошел ошейниковый пекари. Мы оба застыли, уставившись друг на друга, прежде чем он убежал.

Этот случай и его онирическое отражение запечатлели нечто о моменте личной тесной связи с лесным существом и некоторые противоречия, присущие охоте на таких существ. Люди в Авиле, как и многие другие, живущие в тесном контакте с нечеловеческими существами, признают, что многие животные потенциально являются личностями, с которыми иногда они имеют «личные» взаимодействия (см. Smuts, 2001). Моя неожиданная встреча в лесу с пекари в тот день, пусть и мимолетная, была намеком на возможность такого типа межвидовой близости. Она послужила напоминанием, что животные, подобно нам, являются самостями; они представляют мир особым образом и действуют, основываясь на этих репрезентациях (см. Главу 2). Тем не менее охота требует как осознания этого, так и отношения к этим единичным самостям как к общим объектам. В конце концов, цель охоты – превратить их в куски мяса для потребления и обмена (см. Главу 3).