Элизабет Лофтус - Миф об утраченных воспоминаниях [Как вспомнить то, чего не было] [litres]

Джудит Льюис Герман, и прежде в пух и прах разносившая мои работы, написала длинное и эмоциональное письмо в издательство медицинского журнала Harvard Mental Health Letter, где была опубликована моя статья, в которой я критиковала теорию о психологических травмах и терапию по восстановлению вытесненных воспоминаний. По мнению Герман, меня завербовали адвокаты, выступающие на стороне защиты, «пытаясь отыскать новые способы поставить под сомнение достоверность заявлений взрослых жертв о пережитом в детстве насилии». Несмотря на «недостаток врачебного опыта и знаний о природе психологических травм», я рассуждала о психотерапевтических процессах и пыталась генерализировать свои выводы, относя их на счет пациентов с вытесненными или появившимися в более позднем возрасте воспоминаниями о пережитом в детстве сексуальном насилии. Далее Герман заявляла, что не мое дело высказывать предположения, согласно которым «психотерапевты могут внедрять в сознание своих пациентов сценарии ужасающих событий», и что, в сущности, высказывая подобные предположения, я поддерживаю «популярные предрассудки»: широко распространенный страх того, что психотерапевты манипулируют своими пациентами; преобладающий стереотип о том, что женщины – создания недалекие, злопамятные и занимающие подчиненное положение; и «всеобщее желание отрицать реальность сексуального насилия». В конце Герман сделала вывод, что результаты моих экспериментов используются для поддержания волны негатива, обрушившейся на жертв насилия, что ставит под угрозу будущее исследований на тему травматичных воспоминаний и усиливает социальное давление на жертв, вынуждая их молчать.

Я перестала быть Элизабет Лофтус – обладателем докторской степени и специалистом по гибкости памяти. Теперь я была легкомысленной ученой дамой, которая позволила обратить результаты лабораторных исследований против детей, женщин и жертв насилия и даже поспособствовала этому. Цитируя шутку одного из моих студентов-магистрантов, можно сказать, что я стала Нечистой Педофильной Психологиней из Преисподней.

«Помните, – призывали мои студенты, – это спор не о распространенности сексуального насилия и не о завоеванных тяжелым трудом достижениях феминизма. Это спор о памяти, а не об идеологии».

Мне приходилось регулярно повторять себе эту фразу. Это спор о памяти, а не об идеологии. Это спор о памяти, о памяти, о памяти…

Элен посмотрела на часы.

– Через час мне надо ехать в аэропорт, – сказала она. – Может, поднимемся ко мне в номер и продолжим беседовать, пока я собираю вещи?

Я последовала за ней к лифту, и мы поднялись на четвертый этаж в большой люкс с шикарным видом на покрытый снегом хребет Олимпик. Устроившись в мягком кресле и слушая, как она увлеченно и умно рассуждает о жертвах насилия и о том, какое мужество они проявляют, рассказывая правду о своем прошлом, я начала задаваться вопросом: может быть, я и впрямь что-то упустила? Без сомнения, Элен Басс была экспертом в вопросах, в которых я ничего не смыслила. Она обладала практическими знаниями, которых у меня никогда не будет, пониманием, информацией и мудростью, которых мне никогда не обрести. Как я могла сбросить со счетов ее опыт? Как я могла поставить под угрозу достижения феминизма, ставя под вопрос воспоминания взрослых жертв насилия?

– Речь идет о памяти, – сказала я. Я говорила сама с собой, но произнесла эти слова вслух. – Именно поэтому я оказалась вовлечена в этот спор, и именно поэтому я сижу здесь с вами, пытаясь найти точки пересечения. Я знаю, что инцест – это широко распространенное явление, я сочувствую страдающим жертвам и аплодирую отваге людей, которым удается это пережить. Я не принадлежу к числу противников движения за права женщин, за права жертв насилия или за предоставление жертвам возможностей для возвращения к нормальной жизни. Я не ставлю под вопрос воспоминания о насилии, которые можно подтвердить при помощи неоспоримых доказательств, скажем медицинских отчетов, в которых упоминается венерическая болезнь или явное наличие шрамов на мягких тканях. Я не ставлю под вопрос воспоминания о насилии, которые существовали с самого начала, поскольку они столь же правдоподобны, как и любые другие воспоминания о прошлом – будь они хорошими или плохими. Я не ставлю под вопрос тот факт, что воспоминания могут возвращаться спонтанно, что детали могут забываться и даже что воспоминания о насилии могут возвращаться много лет спустя, спровоцированные различными стимулами. – Я глубоко вздохнула. – Меня интересуют лишь эти изолированные подспудные воспоминания, которые носят название «вытесненных». Единственное, что я хочу обсуждать, единственное, что я имею право исследовать, – эту относительно малоизученную область, которая связана с вытесненными воспоминаниями.

– А зачем нам вообще говорить о вытеснении? – спросила Элен. – Почему мы не можем просто избавиться от этого слова? Что, если пациентка просто забывает о событии, связанном с насилием, а позднее вспоминает его во время терапии? Она находится в безопасности, она чувствует (возможно, впервые), что кто-то готов ей поверить и признать значимость пережитого ею опыта, и вот воспоминание внезапно возвращается. Разве такую вероятность можно сбросить со счетов?

– Разумеется, нельзя, – ответила я, – но это обыкновенное забывание и вспоминание, а не живущий в подсознании магический гомункул, который время от времени отваживается показаться на свет божий, хватается за какое-нибудь воспоминание, закапывается под землю и держит его во тьме бессознательного, десятилетиями выжидая, прежде чем вырыть его и снова выбросить наружу.

– Но разве нельзя предложить новое определение для слова «вытеснение», чтобы оно больше соответствовало нормальным, признанным наукой механизмам работы памяти? – поинтересовалась Элен.

– Но тогда это уже не будет вытеснением, – ответила я, – ведь вытеснение – это ненормальный механизм работы памяти.

Я попыталась объяснить разницу между нормальными процессами работы памяти и этим из ряда вон выходящим, экстраординарным и эмпирически не доказанным процессом, известным как «вытеснение». Исследователи могут в лабораторных условиях продемонстрировать, что забывание, широко определяемое как неспособность вспомнить то или иное событие или все детали пережитого в прошлом опыта, действительно существует. В ходе экспериментов ученые могут убедительно доказать то, что с течением времени воспоминания утрачивают форму и содержание.

Сложнее доказать в лабораторных условиях феномен, известный как мотивированное забывание, хотя он, без сомнения, знаком любому человеку из повседневной жизни. Это процесс, при котором мы выталкиваем неприемлемые или тревожные мысли и импульсы из своего сознания, чтобы о них не думать. К примеру, когда я вспоминаю о смерти матери, в моей голове всплывают столь болезненные образы и эмоции, что я немедленно выталкиваю их прочь из своего сознания. Я намеренно и целенаправленно стараюсь не думать об этом неприятном событии. Это и есть мотивированное забывание, и оно совсем не похоже на вытеснение, потому что, хоть я и выталкиваю воспоминания о ее смерти из своего сознания намеренно, я все равно знаю о том, что она утонула в бассейне, и я помню обстоятельства, при которых это произошло.