Давид Дубровский - Проблема идеального. Субъективная реальность

Это подтверждается анализом феноменологии речеофор-мления оригинальной мысли, тех активных усилий и тех психических состояний творца, которые предваряют и определяют речевое выражение мысли для себя (а затем и для других). Этот зачастую трудный, многоступенчатый процесс отмечен в почти единодушных откровениях великих поэтов и писателей о «муках слова». Вспомним Фета:

Как беден наш язык! — Хочу и не могу Не передать того ни другу, ни врагу,

Что буйствует в груди прозрачною волною.

Напрасно вечное томление сердец,

И клонит голову маститую мудрец Пред этой ложью роковою [221, с. 229].

Выражение поэтической мысли особенно ярко обнаруживает две системы координат нашей субъективности — речевую и неречевую, их связь и различие, отсутствие между ними «изоморфизма», трудности перехода из одной в другую. Приведем еще высказывание Марины Цветаевой об одном эпизоде из ее творческой деятельности, потребовавшем больших внутренних усилий: «Вертела, перефразировала, иносказы-вала, ум за разум заходил — нужна здесь простота возгласа. И когда, наконец, отчаявшись, забралась на кровать под вязаное одеяло — вдруг сразу строки:

Какая на сердце пустота

От снятого урожая.

Это мне — в награду за старание. Удача — т.е. сразу само приходящее — дар. А такое — после стольких мучений — награда» [225, с. 214].

Ведь сам поиск адекватного выражения поэтической мысли свидетельствует о ее существовании до того, как удается найти ее «подлинное» словесное воплощение, сопровождающееся особым чувством удовлетворенности, «награды». Что же тогда может направлять, вести дальше, всячески варьировать поиск? Что определяет отбрасывание «не тех» слов? Что «выбирает» в напряженно ищущей внутренней речи поэта вдруг возникшее «то», единственное и несомненное «то»?

Сложные диалектические отношения между художественной мыслью и ее словесным воплощением глубоко раскрываются М. М. Бахтиным, который анализирует, в частности, процесс подчинения словесного материала «художественному заданию», «заданию завершить данное познавательно-этическое напряжение» (см. [28, с. 166—167]). «Творческое сознание автора-художника, — отмечает он, — никогда не совпадает с языковым сознанием, языковое сознание только момент, материал, сплошь управляемый чисто художественным заданием» [28, с. 168].

Если есть полное совпадение мысли и внутренней речи, то это означает, что в период творческого поиска еще нет мысли как таковой, что она возникает лишь в момент рече-осуществления. Но это противоречит не только приведенным выше примерам и вообще фактам поэтического творчества, но и обыденным фактам общения с другими людьми. Как подчеркивает В. А. Звегинцев, «первичным и исходным является в деятельности общения мысль. Она идет всегда впереди языка» [82, с. 168; 249].

Аналогичные подтверждения мы находим в исследованиях по методике обучения иностранному языку. Показано, что полнота описания процессов мышления требует учета «не только вербального, но и невербального кодов» [30, с. 17]. «Частный, конкретный акт мышления может разворачиваться как с его одновременным словесным оформлением, что характерно для человека, так и без такового — в опоре на образный, схемный или на другой несловесный код» [30, с. 17].

Несовпадение «живой» мысли с внутренней речью, сложность процесса вербализации мысли раскрывается новейшими исследованиями функциональной асимметрии мозга и различных форм патологии мышления и речи, особенно в случае афазий. Данные о функциональной специфичности правого и левого полушария показывают возможность диссоциации чувственно-образных и абстрактно-символических составляющих мыслительного процесса [66], что свидетельствует в пользу относительной автономности тех мозговых нейродинамических систем (внутренних кодов), которые ответственны за субъективные состояния, протекающие на до-словесном или внесловесном уровне. При афазии предъявляемый предмет зачастую «понятен» больному, но он иногда совершенно не в состоянии обозначить и выразить его словами; таким образом, у больного есть знание о данном предмете и некоторое знание об этом знании, но нарушен механизм вербализации. Как показано рядом авторов, в случае семантической парафазии нарушается именно процесс, сливающий, объединяющий мысль и слово [237]. Имеются убедительные клинические свидетельства в пользу относительной самостоятельности фонетических и семантических расстройств при сенсорной афазии; они дают основания для заключения о наличии экстралингвистических факторов управления речевым процессом [261].

Аналогичные данные получены в ходе психологических исследований заикания. Опираясь на работы Н. И. Жинкина, И. Ю. Абелева отмечает, что «внутренняя речь принципиально не нуждается в обратных афферентациях от органов речи, так как рождение замысла осуществляется в предметно-изобразительном коде» [6, с. 145]. В отличие от больных афазией у заикающихся полностью сохранена внутренняя речь.

Патология демонстрирует различные варианты диссоциации внутренних кодовых зависимостей, которые в норме слиты в единое целое и потому «незаметны». Причем эти патологические диссоциации проливают свет на характер автономности тех или иных внутренних кодов. Известен, например, случай, когда после острого нарушения мозгового кровообращения у больного развилась стойкая слуховая агнозия (он перестал узнавать ранее хорошо знакомые звуки) при полном понимании речи и отсутствии других афатических и гностических нарушений; такое состояние длилось более полутора лет [267]. Или еще пример, правда, иного рода: у пианиста возникла афазия Вернике, сопровождавшаяся полной словесной глухотой, однако это нисколько не нарушило его способности играть на фортепиано; выходит, что музыкальное переживание, движение музыкальной мысли практически может быть автономным от словесных структур [241]. Оригинальные диссоциации зрительно-образных и словесных структур наблюдаются при стереотаксических воздействиях [190, с. 224 и др.], в случаях прозопагнозии (нарушения узнавания лиц), когда патологические процессы демонстрируют невербализо-ванность зрительного восприятия [258], и при других видах агнозии [112, с. 81 идр.].

Таким образом, обнаруживается и в этом плане сложная взаимосвязь процесса мышления с внутренней речью, вербализованных и невербализованных слоев «живой» мысли, а тем самым вырисовываются слабо рефлексированные структуры субъективной реальности, учет которых при анализе деятельного сознания обязателен.

Мы подчеркнули относительную автономность невербализованного уровня процесса мышления. Разумеется, этот уровень испытывает постоянное и весьма существенное влияние со стороны процесса вербализации и со стороны хорошо оформленных словесно и как бы уже отшлифованных мыслительных структур. Но это не меняет сути дела: внесловесная мысль существует, она объективирована в мозговых нейродинами-ческих системах — кодах определенного типа, отличных от кодов внутренней речи; она представляет собой специфическую разновидность и неотъемлемый компонент субъективной реальности.