Николай Воронов - Знак вопроса, 2005 № 03

И все равно война этой битвой не кончилась. Через некоторое время спартанцы отправили в Дельфы священное посольство спросить у бога, что делать. Пифия за скромную мзду ответила так:

«Феб тебе повелел совершать не только рукою

Бранные подвиги, нет: ведь мессенской землею владеет

В силу обмана народ. Той же хитростью будет он сломлен,

Начал которую он применять в минувшие годы».

Цари, геронты и народ призадумались, что бы им такое выдумать необычное. Будучи скудоумными от непрерывных военных упражнений, они вооружились хитростью Одиссея и послали на Итому сто человек, якобы перебежчиков, а для достоверности приняли декрет об их изгнании за предательство. Но Аристодем ответил этим ста, чтобы искали детей для своих басен, а к взрослым ходить не стоит. Тогда спартанцы взялись лебезить перед нашими союзниками, совать подарки должностным лицам и всячески склонять к отпадению, хотя бы к нейтралитету. Наблюдая эти действия, Аристодем тоже послал феоров в Дельфы (лучше бы он этого не делал!) и получил такое слово Аполлона:

«Тем, кто в Итоме поставит вокруг алтаря в храме Зевса

Первыми дважды пять полных десятков треножников богу,

Тем со славой войны бог отдаст и мессенскую землю —

В этом Зевсова воля. Обман тебе служит на пользу,

Следом отмщенье идет и богаты не обманешь.

Делай, что суждено, а беды — одни за другими».

Месссияне опять воспрянули духом от такого оракула: ведь святилище Зевса Итомского — в их стенах. Тотчас они поручили изготовить сотню деревянных треножников и жили в ожидании конца работы. А Спарта, узнав о мессенском посольстве, послала соглядатаев в Дельфы и, подкупив кое-кого из прислужников, выведала оракул. Он привел народ в еще большее уныние. Но был в Спарте один хитрец, звали его Эбал. Не сказавши никому пи слова, он кое-как слепил из глины сто игрушечных треножников, сложил в мешок и, прихватив сети, чтобы его приняли за охотника, прошел на Итому в толпе земледельцев и таких же охотников. Ночью же он расставил глиняные треножники на ступенях храма и вернулся в Спарту. Ужас охватил мессенян, и, хотя Аристодем, сбросив спартанские, тут же поставил свои, никто этому не обрадовался. С тех пор худое знамение сменялось для мессенян еще худшим. Сначала у статуи Афины отвалился щит. Потом у Аристодема, приносившего жертву Зевсу, вырвались бараны и с такой силой ударились рогами об алтарь, что погибли, даже не дергаясь. Наконец, собаки ушли из Итомы. Но самое страшное предзнаменование было дано Аристодему. Во сне ему явилась убитая дочь в черных одеждах и, показывая на рассеченное чрево, отобрала его оружие, а вместо надела золотой венец и обрядила в белые одежды покойника. Совершенно отчаявшись, потеряв власть и контроль над собой, Аристодем добрел до могилы дочери и закололся. Смерть его поразила мессенян больше всех знамений, они даже подумывали отправить посольство в Спарту, признать себя побежденными, но выторговать хоть какие-то поблажки при заключении мира. На народном собрании они решили больше не выбирать царей, не видя достойной замены Аристодему. А спартанцы уже всем войском стояли под Итомой и ждали, когда в городе кончится продовольствие. Мессеняне делали вылазки, но гибли. В конце концов, спартанцы перебили всех полководцев Мессении, в том числе и моего деда, и даже после этого город сопротивлялся несколько месяцев. Только после того, как спартанцы разрешили уйти из города всем желающим, поклявшись богами, Итома сдалась. Случилось это после двадцати лет войны в первом году четырнадцатой олимпиады, семьдесят два года назад.

— Что же было дальше? — спросил Феокл, хотя явно знал.

— Одни ушли к своим друзьям и побратимам в Аркадию, другие — в Аргос и Сикион, жрецы Великих богинь — Деметры и Персефоны — двинулись в Элевсип, что в Аттике, основная же масса народа вернулась в брошенные города, — сказал Дамис. — Спартанцы в первую очередь разрушили Итому, сохранив лишь святилище Зевса, и забрали у нас то, что им приглянулось. Затем, в нарушение всех клятв, они предали смерти или продали в рабство за пределы страны тех мужчин, которые, по их мнению, могли быть опасны для спокойствия Спарты. Часть нашей земли у моря они отдали своим союзникам асинейцам, другую часть — потомкам убитого царя Андрокла, дочь которого бежала в Спарту. Нас же — уцелевших — они обязали клятвой никогда не отпадать от Спарты и не составлять заговоры против нее. Из тех, кто ее давал, в живых остался я один. Но если начнется война, я с удовольствием освобожу Мессению от клятвы.

Кроме этого они обязали нас отдавать в Спарту половину того, что мы получаем от земли, а при погребении царей, геронтов и эфоров знатные мессенские женщины должны провожать их в последний путь с плачем. За счет наших слез жадные спартанцы экономят на профессиональных плакальщицах, здраво рассуждая, что нам так и так оплакивать свое рабство.

Вот что я хотел рассказать вам о той войне, в которой мы, не проиграв ни одной битвы, потеряли свободу. Хотите ли вы спросить меня о чем-либо? Потому что потом будет мой черед спрашивать вас.

— Что стало с Ликиском и дочерью? — спросил Финтас.

— За пару лет до конца войны, когда еще чаша весов склонялась в нашу пользу, дочь Ликиска умерла, — сказал Дамис. — Ликиск каждый день ходил на ее могилу, об этом скоро проведали аркадские лазутчики, следившие за делами в Спарте, и, устроив засаду, легко пленили его, а потом выдали нам. Ликиска привели в народное собрание. Он не считал себя предателем родины — наоборот, утверждал, что, погибни его дочь, не был бы исполнен оракул, и погибла бы Мессения. Но народ, вспомнив судьбу Аристодема и муки раскаянья, которые он терпел тринадцать лет, требовал казни Ликиска. Тогда вперед вышла главная жрица Геры и созналась, что именно она отдала своего ребенка жене Ликиска на воспитание. Народ постановил, что Ликиска лучше простить, чем наказать, а жрицу лишить сана: по древнему закону, если у жрицы умирает ребенок, она больше не может служить богам. Когда Ликиск умер, мы забрали кости его приемной дочери из Спарты и похоронили вместе с ним, хотя это и было нелегко. Ведь спартанцы ставят памятники только павшим в битвах, остальные могилы у них безымянные.

— А у пас есть лазутчики, как у аркадцев? — спросил Феокл.

— Есть, — ответил Дамис, — есть и лазутчики, и друзья. Но их мало. Сведения стоят денег, а наши деньги тратят спартанцы.

— Как в ту войну использовалась конница? — спросил Аристомеп.

— Никак, — ответил Дамис. — Во всяком случае, в битвах.

Один раз мы послали сорок всадников, посадив их ногами на одну сторону, чтобы, доскакав, они спрыгнули и бросились в атаку. Но толку от этого не было. Все они погибли, когда уперлись в фалангу. Отличная конница у фессалийцев, по вряд ли в обозримом будущем они пойдут войной на лакедемонян. Что им делить? А время колесниц прошло.