Альманах «Знак вопроса» - Знак вопроса, 2003 № 04

У каждого человека существует некая модель мира — субъективное представление о внешнем окружении. Эта модель состоит из десятков тысяч образов. Они могут быть простыми, как отражение облаков, плывущих по небу, а могут носить характер умозрительных абстракций. Можно назвать эти мысленные модели внутренним складом, вместилищем образов, в котором хранятся наши мысленные портреты Твигги, генерала де Голля и в то же время некие заповеди, вроде «Человек по природе добр».

Однако для того чтобы человек мог выжить, его модель должна иметь некоторое общее сходство с реальностью. Ни одна мысленная модель мира не является чисто личным произведением. Хотя некоторые из мысленных образов строятся на основе личных наблюдений, все же большая их часть основывается на информации, поставляемой средствами массовой коммуникации и окружающими людьми. Если бы общество само по себе оставалось неизменным, человек не испытывал бы потребности пересматривать собственную систему представлений и образов, чтобы увязать их с новейшими знаниями, которые есть в обществе. Пока общество стабильно или изменяется медленно, образы, на основе которых человек строит свое поведение, также могут меняться медленно. Но вот общество вошло в сферу, где все происходит быстро, неотвратимо. Разумеется, это грозный симптом кризиса, который угрожает человечеству.

Когда говорят о постмодерне, нередко возвращаются к поздней античности. В ту эпоху тоже рождались мысли о конце истории, о том, что все, что могло человечество выразить, оно уже выразило. Но можно ли говорить о постмодерне только как о культуре истощения, кризиса. По-видимому, нет. В нашу эпоху идет поиск нового идеала красоты, нового взгляда на прекрасное. Возвышенное заслоняется удивительным, трагическое — парадоксальным… Постмодернизм направляет развитие эстетики вглубь, сознательно ставя пределы той или иной тематике, пытаясь выявить ее изнанку.

Постмодерн стремится внести художественное содержание не только в узкую сферу искусства, но и в повседневность. Он терпимо относится к массовой культуре, обращается к тем эстетическим феноменам, которые, казалось бы, навсегда ушли из жизни. Постмодерн охватывает по возможности весь совокупный художественный опыт человечества. Разумеется, постмодернистская культура открыла новые горизонты в художественном освоении реальности, но вместе с тем заставила думать о судьбах культуры.

Об авторе:

Устинов Валентин Алексеевич — поэт, прозаик, Секретарь Правления Союза писателей России, член правления Московской городской писательской организации, президент Академии поэзии, Лауреат пяти литературных премий.

Это случилось в апреле семьдесят третьего года под Петрозаводском.

Снег уже сошел, но деревья стояли еще совсем черные, лишь кое-где на ветках держались прошлогодние листья, высушенные смертью и морозами. Они-то и летели мне в лицо потом — ночью, в грозу.

Велосипед я купил за неделю до пробы и потому ехал очень медленно, напряженно. Вообще вся эта вылазка была полнейшей авантюрой с моей стороны. Дело в том, что последние годы я безобразно много работал и потому бесконечно много болел. Доходило до того, что приходил со службы, ложился на диван, погружался в какое-то бессонное темное небытие и чувствовал, что сил во мне оставалось еще на неделю-другую жизни. И потому делал глупость: жадничал, вставал с дивана и усилием воли сажал себя за стол — за работу…

На операцию я решился зимой от отчаянья, но и велосипед тоже был от отчаянья, от решения, будь что будет, пан или пропал. Нельзя же бесконечно жить с ощущением этой постоянной слабости, этого бессилия…

Удивительно, что в тот день я доехал-таки до санатория «Марциальные воды». То есть забрался километров за пятьдесят, с чем-то от города. Попил у источника из банки ледяной целебной водички и вернулся на пять километров назад — к щитовому двухквартирному одинокому дому возле шоссе. Этот дом примечателен: возле него непонятно кем, зачем и когда была поставлена белая скульптура медведицы с медвежатами — то ли из гипса, то ли из алебастра.

Сырой весенний полусвет скрадывал белизну, и когда я подходил к дому, то невольно оглянулся: на какое-то мгновение показалось, что медведи шевельнулись.

Хозяин — лесничий — был дома. Его острые скулы обрамляла рыжая финская бородка. Он, конечно, удивился, увидев меня, но виду не подал. Молча подвинул стул. И я оказался за столом, накрытым холостяцкой едой (бычки в томате, тушенка, головки лука и кусок вареной лосятины). Между банками темнели три бутылки портвейна. Перед хозяином и двумя его гостями стояли стаканы. Такой же — граненый, за семь копеек, немедленно появился и передо мной.

Я не пил уже много-много месяцев. Вкус алкоголя за это время стал мне неприятен, а ощущение хмеля невыносимо, потому что мешало работать… Я ведь всерьез думал, что живу последний год.

Я не смущался хозяина, но стеснялся его гостей. И промолчал, когда чернильная бурда заполнила стакан.

— Выпьем за лес, — сказал один из них, поднимая голову. До этого он сидел, задумчиво уставясь в столешницу. Он глянул на меня. У него были неприятные глаза — зеленые и пристальные.

— Почему именно за лес? — спросил я, с трудом преодолевая желание встать из-за стола. Не понравились мне его глаза.

— У вас очень напряжены нервы, — сказал он. — Каждая клеточка вибрирует… А за лес потому, что в нем сейчас тоже пробуждается, точнее — напрягается нервная система…

— Какая еще система? — напряженно спросил я, глоток вина подействовал на меня неприятно возбуждающе. — Что вы меня разыгрываете?

Тут трое засмеялись — снисходительно, как смеются профессионалы над наивностью любителей. Потом заговорили. Оказывается — не разыгрывают. Здесь живут, ставят на деревья датчики, проводят эксперименты.

— Представляете? Ставишь датчик, проходишь мимо дерева — всплеск. Дерево чувствует, слышит тебя. Веточку сломишь — ого, какой всплеск! Болевой…

Я глянул в окно. На тонких веточках рябинки влага собиралась в капли, капли набухали, покачивались и потом долго, медленно летели к земле. Живет… И чувствует… Как сладко жить, даже вот так, бессознательно, подставляя кожу под капли… Сладкая грусть прощания захолонула мне душу. Что-то жутковатое, какое-то предчувствие было в ней. Я как будто осознал, что сегодня что-то произойдет, что-то выяснится.