Сергей Бузиновский - Знак вопроса, 1995 № 03

Цари, первосвященники и пророки помазывались елеем — священным маслом. Кого ждала московская Аннушка?

Еще раз сравним «метеорологию» двух булгаковских пришествий. Ершалаим: «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город…» Москва: «Эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город…»

Случайно ли совпадение: туча появляется вместе с Иешуа и Воландом? Туча — черная. Но апостол Лука и не обещал, что она будет светлой: «И тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силой и славою великою».

Кто же он, «высокий иностранец», прилетевший в Москву «с силой и славою великою»? Читающий да разумеет: «Высочайший придет на землю в образе человеческом, будет есть и пить с людьми в мире». Это — из раннехристианского «Завета Двенадцати Апостолов». Не случайно гастрономическая тема в романе так подчеркивается: «Среди лиц, садившихся со мной за пиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы!» Не намекает ли Воланд на библейского Иуду и Тайную Вечерю? Или на булгаковского Иуду из Кириафа, потчевавшего в своем доме Иешуа?

Так кто же посетил булгаковскую Москву «однажды весной, в час небывало жаркого заката»? Кто нашептал мастеру «Евангелие от Воланда», ждавшее своего часа двадцать столетий?

В писании обнаружено более 250 упоминаний о втором пришествии. Библия учит, что Мессия появится неожиданно, в другом облике и под другим именем: «И назовут Тебя новым именем». Воланд появился в Москве и, конечно же, не был узнан в своем опереточно-мефистофельском обличье. Не признали москвичи и маскарадное воинство его — «членов преступной шайки». Но разве Он не предупреждал: «Се, иду как тать…». «Тать» означает — вор, разбойник; беседуя с литераторами, булгаковский иностранец «воровски оглянулся». Воланд назвал Левия рабом, Ивана — дураком, Маргариту — королевой, отнял старое имя и саму память о нем у мастера: «И рабов своих назовет новым именем». Имя — это очень важно. «Черный бог», «бог разбойников», — кричит потрясенный казнью Левий. Бог усмехнулся: двадцать веков спустя в Москве появляется «черный маг» Воланд с «шайкой разбойников». В новой шахматной партии он играет черными («… в смежных клетках, белой и черной, виднелись черные всадники Воланда»). По тем же правилам он пришел не с востока, как обещал ученикам Иисус, а с запада. И, конечно, ряженого богочеловека не узнали даже те, кто возвестил о его приходе — мастер и Иван Бездомый.

Надо особо отметить: сам Воланд прямо свое «инкогнито» не раскрывает — ни в Ершалаиме, ни в Москве. Как Иисус, которого Христом (Мессией) объявили ученики. Мага называет «сатаной» мастер — с точностью до наоборот! Тогда же в палате № 117 впервые прозвучало его новое имя — Воланд. В своей бесконечной доброте московский Мессия позволяет именовать себя «сатаной» и «плодом галлюцинаций» — как и в Ершалаиме, где он не обижался на «лжеца» и «собаку». Только доведенный до отчаяния двумя атеистами, гость пролетарской столицы в сердцах восклицает: «Поверьте хоть в то, что дьявол существует!»

Второй Мессия — «Искупитель». «Сегодня такая ночь, когда сводятся счеты», — говорит Воланд. Отсюда и тема денег в романе, особенно фальшивых. Понятным становится и эпизод со сдачей валюты. Искупление вины, прощение: Фрида, Пилат, Берлиоз, Иван, Варенуха, фиолетовый рыцарь, Николай Иванович… «Кот…, откуда-то добыл печать, по всем правилам подышал на нее, оттиснул на бумаге слово «уплочено».

И, наконец, Мессия, как обещал, «отделил агнцев от козлищ». Увы, даже самые лучшие из «агнцев» не заслужили Свет!

Каноны соблюдены. Христиане ждут, что Мессия восславит Иисуса в день второго пришествия — об этом и шла речь на Патриарших прудах. Он должен явиться перед «концом времен», «в день, которого не бывало». Сделано! В Москве «небывало жаркий закат». С четырех концов загорелась столица, плавится солнце, разламывается луна, «тьма пришла» — все признаки надвигающегося Апокалипсиса! Маргарита разбивает часики — «и времени уже не будет». Далее: «… нет уже давно и самого города, который ушел в землю и оставил по себе только туман».

Все счеты сведены. Исполнилась: «придет же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят…».

Христиане ожидают Иисуса. «Мастер и Маргарита» — роман о втором пришествии. И о том, как Мессию опять не узнали: не случайно Булгаков подчеркивает, что лицо Иешуа — «обезображенное», «неузнаваемое».

«Лысеющий лоб» Воланда, изборожденный страданием, разве это не ясный намек на Лысую гору, чье второе название — Лысый Череп?

«Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл», — говорил Иешуа. В «Откровении» Иоанна Богослова перед Божьим Престолом расстилается море, «подобное кристаллу». Светило над Новым Иерусалимом — блистающий кристалл. А у Воланда — чудесный хрустальный глобус! Он дарит Маргарите золотую подкову, усыпанную бриллиантами: буква «омега» — знак счастливого конца «Все будет правильно!» — обещает маг. «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец», — так называл себя Тот, Кто говорил с Иоанном Богословом. Но он же сказан «Я, Иисус…»

Средневековые художники, выполнявшие иллюстрации к «Откровению», обычно изображали триединого Бога в виде сияющего треугольника. Этот же знак мы видим на часах и портсигаре Воланда: «На крышке его сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник»…

А бал в квартире № 50 — это, конечно, праздник пятидесятницы. «Ну, натурально!» — сказал бы Коровьев. В тот день Дух Божий сошел на учеников Его, и три тысячи неофитов присоединились к ранее уверовавшим («Народу!» — тут Коровьев ухватился за щеку, как будто у него заболел зуб…».) «Сошествие Духа» наблюдалось в конце бала: «Разве я позволил бы себе налить даме водки? Эго чистый спирт!» «Дух» по-латыни — «спиритус». Если верить Библии, Дух этот сошел на каждого из учеников в виде языка пламени. У Булгакова — пожары: «загорелось как-то необыкновенно…» Не символ ли это, не знак ли чего-то другого? «Огонь пришел Я низвесть на землю и как желал бы, чтобы он уже возгорелся». «Огонь» Иисуса «необыкновенный»: огонь Истины, Слово Божие…

…Версия о втором пришествии выстроилась прямо-таки с подозрительной легкостью. И чудится ехидная усмешка Михаила Афанасьевича. Увы, читатель, очень похоже на то, что посмеялся над нами Булгаков.

Казни-то ведь никакой не было! «Померещилось», — объяснял Иешуа Пилату, идя по лунной дорожке. В Ершалаиме померещилась казнь, в Москве, как явствует из эпилога, никто никого не отравлял и никто не улетал из подвала — Маргарита тихо скончалась у себя в особняке, мастер — в палате № 117. Может, и не встречались они никогда, не горела рукопись, да и рукописи-то никакой не было? Ничего не случилось и с булгаковской Москвой — никакого Апокалипсиса и «конца времен».