Альманах «Знак вопроса» - ЗНАК ВОПРОСА 1994 № 04
- Название:ЗНАК ВОПРОСА 1994 № 04
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Знание
- Год:1994
- Город:Москва
- ISBN:5-07-002697-6
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Альманах «Знак вопроса» - ЗНАК ВОПРОСА 1994 № 04 краткое содержание
5
empty-line
7 cite
© znak.traumlibrary.net 0
/i/53/663153/i_001.png
ЗНАК ВОПРОСА 1994 № 04 - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Во-первых, почему имя Соловей нужно непременно считать указанием на птицу? В старину его мог носить и человек. «Употребление названий животных разного рода в качестве личных имен, — писал в этой связи А. И. Соболевский, — свойственно едва ли не всему человечеству. Древняя Русь знала его издревле». То, что ныне воспринималось бы только как забавные, а порою даже обидные для их носителей прозвища, раньше служило «официальными» именами вполне уважаемых людей. Уместно вспомнить, что царская династия Романовых вела свою родословную от боярина Андрея Кобылы, жившего в XIV веке. В документах XV–XVII веков фигурируют Баран Филиппов, Волк Курицын, Овца Владимиров, Паук Иванов, Жаворонок Лазарев, Анисим Скворец, Васька Воробей, Стахей Голубь… Имя Соловей в такой компании выглядит совершенно естественным. На страницы документов этого же периода попали дворянин Соловей Борщов, стрелецкий десятник Матюша Соловей, запорожец Михайло Соловей и другие. Кроме того, косвенным признаком популярности какого-то имени в прошлом является современное бытование производной от него фамилии. «Широкое распространение в наше время фамилии Соловьев, — отмечал А. И. Соболевский, — кажется, достаточно ручается за частое употребление этого имени в старину».
С нашим же Соловьем дело могло обстоять очень просто. Разбойникам ведь принято давать клички. Ничто не мешает предположить, что какой-нибудь удалец «с большой дороги» получил прозвище Соловей — допустим, за особенное умение свистеть, всегда ценившееся в разбойничьей среде. Для сравнения скажу, что в окрестностях Киева бытовало предание о разбойнике Голубе, а сподвижниками Ермака Тимофеевича народная молва называла лихих атаманов Сокола и Петуха.
Что у нас осталось от птичьих признаков Соловья-разбойника? Его сидение на дубах? Но еще в 1873 году немецкий ученый Ф. Либрехт, обобщая данные о том, что многие «примитивные» народы устраивали себе жилища на деревьях, без тени сомнения писал: «Реминисценцией такого обычая является Соловей-разбойник, соорудивший себе гнездо на двенадцати дубах». Позднее русские исследователи «проблемы Соловья» провели другие, не менее интересные параллели. Так, одно из суданских племен укрывалось от своих врагов на ветвях эриодендронов: первый «этаж» воздушного укрепления составляло жилище с провизией и домашними животными, выше располагалась корзина для воинов. А неподалеку от Торуня (Польша) в старину был могучий дуб, знаменитый тем, что на нем какое-то время жили (!) прусские крестоносцы.
Однако все эти материалы играли уже второстепенную роль, потому что такие же факты выявились и в русской истории.
Заглянем в словарь В. И. Даля. Оказывается, у слова «кровать» помимо значения, всем нам известного, было раньше и такое: «охотничьи полати, помост на дереве, для стрельбы медведя». Подобные же «кровати», по свидетельству письменных источников, использовались и в оборонительных целях. Представить воочию, как все это происходило, поможет цитата из комментариев к «Слову о полку И гореве», принадлежащих перу дореволюционного переводчика этого памятника Н. М. Павлова-Бицына. (Какое отношение к обсуждаемой теме имеет само «Слово», будет сказано в дальнейшем.)
«Нам припоминается, — писал он, — сторожевая жизнь степной русской украйны (окраины. — Ю.М.) и весьма характерный способ караулов, устроенных для наблюдения за вторгавшимися в степь. Этот способ со времени киевских князей, боровшихся с половцами, сохранялся еще и в московский царский период, когда врагами уже являлись крымские татары. На одиноких дубах, рассеянных по всей беспредельной равнине, сидят вверху стражники, дозорцы и пристально смотрят на бесконечную степную даль. Под дубом еще другой стражник и два оседланных коня. Завидится вдали пыль или вообще какая-нибудь тревога от табуна или от войска — стражник подает клич сверху дерева; его товарищ под дубом садится на одного из оседланных коней и едет к следующему такому же пункту».
Спрашивается теперь, почему и разбойники не могли устраивать себе наблюдательные пункты на деревьях? Для придорожных засад в лесистой местности эта мера была, пожалуй, и неизбежной.
Вот так под рационалистическим углом зрения «таяли» все птичьи атрибуты Соловья-разбойника. В понимании этого образа наметилась соблазнительная простота. Со страниц некоторых работ конца XIX века, касающихся изложенной концепции, явственно слышится вздох облегчения. «Данное г. Потебней объяснение устраняет необходимость видеть в Соловье сверхъестественное существо, получеловека-птицу», — с удовлетворением констатировал, например, Л. Н. Майков. Все поступки, все черты персонажа стали выглядеть человеческими, а это позволяло, не углубляясь в дебри мифологической фантастики (чем активно занимались до этого многие исследователи), всецело сосредоточиться на поисках реально-исторической основы образа Соловья, которые к тому времени также стали разворачиваться достаточно интенсивно.
Одна область поисков напрашивалась с самого начала: летописи. Если у Соловья был прототип в истории, он должен был буквально поразить современников размахом своих действий, а возможно, и какими-то другими особенностями — и вряд ли столь заметная фигура ускользнула бы от внимания летописцев. Так удалось ли отыскать что-нибудь подобное?
Нашли лишь вот что. Согласно Никоновской летописи, в 1008 году «изымаша хитростию некоею славнаго разбойника, нарицаемаго Могута». Представ перед Владимиром Святославичем, он «вѣекрича зело, и многы слезы испущая из очию», обещал больше не творить зла и жить до конца своих дней в покаянии. От таких слов «Владимер умилися душею и сердцем» и отправил разбойника в дом своего духовного отца, митрополита Ивана, повелев никогда не покидать этот дом. «Могут же, заповедь храня, никакоже исхожаше из дому митрополичя, и крепким и жестоким житием живяше, и умиление и смирение много показа, и провидев свою смерть, с миром почи о Господи».
Не правда ли, по первом чтении трудно даже определить, имеет ли этот рассказ хоть какое-нибудь отношение к нашей теме. Многие ученые, однако, видели в нем историческое зерно былинного сюжета, а некоторые, например, М. Г. Халанский, попросту считали его «древнейшим вариантом былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике».
Что же общего между летописным разбойником и эпическим? Назывались следующие признаки сходства. Во-первых, и того и другого разбойника приводят к киевскому князю Владимиру. Во-вторых, оба в чем-то похоже ведут себя перед князем (один громко вскричал, другой сильно свистнул). В-третьих, участь Соловья-разбойника тоже порой благополучна: некоторые былинные варианты ничего не говорят о его казни, а изредка, вопреки основной версии сюжета, Илья отпускает врага на свободу.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: