Юрий Шиканов - Первогодки

Из кабины спустился Валерий. Был он какой-то растерзанный, волосы взлохмачены, китель распахнут. С него сразу сошел весь лоск.

— Не пробился, — хриплым голосом проговорил он и схватился рукой за живот. — Стена огня… сплошная…

Лицо его исказила гримаса боли. Я почувствовал озноб, озноб страха. За своих товарищей. Что же делать?

— Валера, миленький, ну попытайся еще. Давай вместе! Идет?

— Не пробиться. Пробовал. Взорвутся баки. — Он указал глазами на тягач и снова покривился от боли. — Шов что-то разболелся. Не могу.

«Не могу»… С тяжелой подозрительностью взглянул я на друга. Неужели Абызов струсил?

— Машеньку всю ночь катать на тягаче шов не болел, а теперь разболелся, — осипшим вдруг голосом проговорил я, чувствуя, как во мне закипает злость.

— Почему всю ночь? Я до часа тягач с консервации снимал, и только потом… — Валерий пытался улыбнуться. Улыбка получилась кисленькой. — Брось ты, Вадьк. Не пробиться. Точно говорю.

— Нет. Ты поедешь. — Уже нисколько не сомневаясь в его трусости, я рванул Валерия за борта кителя. — Поедешь. Слышишь? Там же люди!

Валерий не сопротивлялся. Был он в каком-то трансе, но его светлые глаза беспокойно бегали по сторонам.

Я тормошил его что было силы:

— Там раненый! Наконец, там твоя Машенька! Машенька!!

При упоминании этого имени Абызов выпрямился и оттолкнул мои руки.

— Что Машенька?.. Иди, садись за рычаги, докажи, на что ты способен. Что, слабо?

И он усмехнулся. Один только Абызов умел так усмехаться, насмешливо и презрительно.

— Вот из-за кого ты печешься, из-за Машеньки! По уши влюблен, по самую завязку.

— Не смей! — крикнул я и кинулся на Валерия, но он легко отшвырнул меня одной рукой.

— Ну так иди к ней, влюбленный губошлеп, спасай! Чего стоишь? — Абызов издевался надо мной, над моей беспомощностью. — Спасай, а мне своя жизнь дороже. Понял, слизняк?

Я похолодел. Только теперь до конца осознал я цену нашей дружбы.

— Да ты… Ты сам слизняк! И сволочь! — рвались из моего горла глухие, как стон, слова. — Ты струсил, испугался за свою лощеную шкуру. А ну, полезай в кабину! — я потянулся за автоматом.

На лице Валерия отразился не испуг, а издевательская насмешка.

— Ну-ну, давай! — подбадривал он. — Послушаю, что скажешь дальше.

Сомнения остались позади. Я снял с плеча автомат и взял его на изготовку.

— Не выполнишь мой приказ, приказ дежурного по лагерю, буду стрелять.

— Ха! Испугал. Рыдаю и падаю! — притворно ежась от воображаемого страха, проговорил Валерий. — Ой, не могу! Ой, мамочки! Автомат-то не заряжен. Кого вздумал пугать?! — закричал он, кривляясь и дергаясь всем телом.

— У тебя плохая память, — сказал я, оттянув на себя затвор автомата, и полез рукой в задний карман брюк. — Ты забыл про патрон… Тот самый, который советовал в госпитале выбросить в окно.

Я покрутил перед его лицом зажатой в руке автоматной гильзой, показывая только шляпку, и то мельком, потом сунул ее в патронник автомата. Кляцнул затвор.

— Ты что… не выбросил его? — Кровь медленно отлила от лица Абызова. Он облизнул губы. Снова туда-сюда забегали его глаза. — Ты… ты что задумал?

— Заставить тебя выполнить приказ, иначе…

Наступила тишина. Вороненый ствол автомата с фигурной мушкой на конце неторопливо поплыл в воздухе, нащупал грудь Абызова и замер.

— Убери. Выстрелить может… Случайно…

— Полезай в кабину!

— Ты что, в друга стрелять будешь? В друга? — Глаза его расширились от страха и неподвижно застыли на черном зрачке дула. — Убери! Ты что делаешь? Шизнутый, да?

— Марш в кабину, — скомандовал я, поводя оружием в сторону тягача. — Живо!

Валерий снова облизнул губы. Видимо, у него пересохло во рту.

— На, стреляй! Стреляй, гад! — тонким срывающимся голосом закричал он и стал рвать на груди майку. — Стреляй в друга!

— Без психа, — сказал я и снова стволом автомата показал на дверь кабины. — Поедем на этот раз вместе, чтобы не удрал.

— Авантюрист! Дурдом по тебе плачет! — взвизгнул Валерий, кидаясь в кабину. — Я это еще тогда понял, когда ты сжег тренажер. Ты не понимаешь, что творишь. Мы не пробьемся! Погибнем оба! За зря! Никто даже не узнает! Бессмысленная гибель!!

Вот он чего боялся — никто не узнает! Но разве только этого?

— Вперед! — Не отводя автомата, я занял место пассажира и махнул рукой: мол, трогай!

Дым застлал видимость, и метров триста — четыреста мы шли с зажженными фарами по просеке, проложенной Валерием ранее. Потом дым рассеялся и стало светло, как в яркий солнечный день, — впереди горели деревья. Валерий лихорадочно рванул на себя рычаги. Машина дернулась и встала, раскачиваясь всем корпусом. Жар чувствовался даже через стекло кабины.

— Вперед!! — заорал я не своим голосом и ткнул Валерия в бок стволом автомата.

Из его горла вырвался хрип, и, круша горящие деревья, оставляя за собой космы искр, мы ринулись сквозь огонь.

Воздух был раскален, как в печи. Едкий жар чувствовался и в кабине. Дым разъедал глаза, саднило в горле, вызывая хриплый, лающий кашель. Сердце мое замирало и проваливалось куда-то. Каждую секунду я ждал взрыва баков горючего, воспламенения тягача, гибели. Ну, ладно, я пошел на этот шаг сознательно, но правомочен ли я распоряжаться жизнью товарища? Не слишком ли много беру на себя, принуждая его идти на гибель? Но впереди ждут спасения люди. Разве мог я поступить иначе?

Метров через сто — сто пятьдесят мы выскочили из полосы огня.

— Пронесло, пронесло!! — закричал я и захлебнулся в кашле.

И сразу кто-то запрыгал перед самым радиатором, размахивая руками. Мелькнула офицерская фуражка. Кто бы это?

Я выскочил из кабины и едва не сбил старшего лейтенанта Белова. Лицо его потемнело от сажи. «Так вот где наш замполит, — подумал я, — в самом пекле».

— Товарищ старший лейтенант! — прокричал я. — Прошу в кабину.

Белов отрицательно замахал руками, улыбнулся, сверкнув белизной зубов.

— Здесь есть еще дела, а вы молодцы, — он указал на сидящего за рычагами Абызова. — Оба!

Оба?! Да нет же!.. Я чуть не закричал, протестуя, но, оглянувшись на тягач, увидел меловое лицо Валерия. Что-то переменилось во мне за время этой короткой поездки через огненную стену.

— Вы что-то хотели сказать… хотели сказать? — прокричал замполит, трогая меня за рукав.

— Нет! — крикнул я в ответ и стал помогать солдатам грузить в кузов самодельные, из жердей и солдатских шинелей — вот зачем Кашуба взял шинельные скатки — носилки с Федором Копейкиным. Потом я подсаживал в кузов Машеньку. Она непременно хотела остаться с больным.

— А как остальные, товарищ старший лейтенант? — поинтересовался я у офицера. — Вторым рейсом?

— Все остаются на своих постах, а вам — назад! — отдал он приказ и зашагал впереди небольшой группы солдат в противоположную сторону. В кузов прыгнул Кашуба.