Книга, обманувшая мир

Но вот что интересно: никто из победно веселящихся — а я, как мне и положено, их тоже проверяла, — НИКТО не соизволил выйти в оценке Солженицына за пределы хиханьков да хаханьков: еще бы, ведь тот фундамент, который заложил Солженицын, очень даже к их выгоде!

Почему? — вот мой ответ: да они же сами того же замеса, из того же теста слеплены — потому идеологически «Архипелаг» Солженицына им всем уж так потрафил — лучше не бывает!

По моим представлениям, наша «образованщина» сомкнулась с нашим правящим классом — «номенклатурой» — в общем их презрении к своему народу, который, на их взгляд, только и заслуживает, чтобы они — такие умные и пр. и пр. — народ ограбили дочиста, а сами бы жили ну прямо как богатые американцы, а их отпрыски учились в итонах [24] В Итоне учился старший сын Солженицына Ермолай. — Прим. авт. .

Меня не просто поразило — можно сказать, меня сразило в новое время то совпадение идеологии, которую утверждала победительница-номенклатура, слитая воедино с «назначенными миллиардерами» и обслуживающим их «культурным» персоналом, — просто сразило, что их идеология уже была озвучена Солженицыным: полное совпадение!

Об этом — из моего личного письма Солженицыну, написанного в январе 1997 г.:

«…Что заполнило нашу прессу, наши журналы? Тут я узнала о себе и своем времени много нового: что мы все только молились на Сталина, а были-то примитивными дегенератами; что виноватых нет, потому что все боялись, все могли погибнуть и пр. и пр.

Правда не только не была нужна — она была опасна для номенклатурной революции и прежней “образованщины” которые защищали себя, свое подлое прошлое, свои сегодняшние права на грабеж и подлость, на очередное предательство…

И тут я стала думать: кто же был первым? Кто начал эту традицию — одну ложь заменить другой неправдой?

Это Вы, Александр Исаевич, с Вас всё пошло. Ведь Ваш “Архипелаг”— прекрасный пропагандистский плакат, рассчитанный на глупого западного обывателя, чтобы его хорошо напугать… своего рода “роман ужасов”. Первый раз я его читала, когда он только вышел на Западе, и была под большим эмоциональным впечатлением, вроде того впечатления, которое было пережито мною, когда я работала в школе на Урале и директор той школы вслух прочел нам, учителям, закрытый доклад Хрущева на XX съезде.

Но второй раз — в «Новом мире» — прочесть я его уже не смогла, хотя и поняла, как целенаправленно была сделана эта пропаганда. Например, потоки… потоки арестованных… — всё нагнетается и нагнетается чувство, что вся Россия уже в лагерях… — в конце скромная заключительная фраза, что все эти потоки шли на Соловки.

Еще пример, общая картина обыска и ареста: врываются вроде каких-то чудовищ, что ли, всё перерывают… сплошной бесконечный ужас… и в финале — единственный живой факт как подтверждение общей картины: у железнодорожника Иванова выбросили умершего ребенка из гроба, чтобы сделать обыск и в детском гробике.

А я помню — как будто это была прошлая ночь — вся жизнь как прошлая ночь… — совершенно спокойных, вежливых людей, которые пришли за матерью. Обыск тоже был спокойным. Муж тоже помнит спокойный и тихий обыск в их доме, когда уводили его отца…

Я думаю, что и кирпич может упасть на голову прохожего, и гробик могли обыскать, но это всё эксцессы, а жизнь-то состоит из обыденного, повседневного. И ужас — подлинный — был не в этом гробике, который один, может, на сто тысяч, а в той страшной обыденности, которая и запомнилась на всю жизнь.

Эксцессами, конечно, вернее поразишь воображение, но нам его так долго поражали и ужасами капитализма, и прочей пропагандистской мурой…

Почему наша идеологическая элита — все, кто определял, что нужно читать и знать нашему обществу… — почему они так одобрили именно Ваше направление и вся “правда о сталинских репрессиях” была только перепевом сказанного Вами, и ничего дру-того не пропускалось — не допускалось?

Да потому, что это им лично было чрезвычайно выгодно: все дрожали, все боялись, потому что всех ждал или мог ждать такой бесконечный ужас, который и пережить-то невозможно…

Если горит лес, все — и лани, и волки, и жертвы, и палачи — бегут в едином порыве, и тут уж не может быть ни правых, ни виноватых — девиз один: “Спасайся кто может!”

Вот такая “правда” была удобной для советской элиты…» (письмо от 18 января 1997 г.; «Послесловие», с. 16–19) [25] Письмо представлено в эл. ресурсе: http://www.gorchakov.org/books_afterword.html. — Прим. ред.

Вспоминаю, как хорошо, с глубоким пониманием, откликнулась на это мое письмо Тамара Федоровна Дедкова, с такой завершающей фразой:

«Боюсь, что А. И. не услышит…»

Тамара Федоровна — человек светлый, достойный, подлинный единомышленник своего мужа.

21 июля 1997-го я писала ей в ответ на это ее печальное письмо, как-то тоскливо-безнадежное…

«Не знаю, Тамара Федоровна, издалека трудно мне судить-рядить, где причины сегодняшней русской беды. О Солженицыне судить могу: как говорится, имею право. Он для меня сейчас в одном ряду с “новыми русскими” (среди которых, к моему стыду, слишком много евреев), даже скажу так: первый “новый русский”, поскольку проложил эту дорожку: на русское богатство покупать для своих чад места в итонах. Они — за русскую нефть, лес и пр., а он — за русское страдание» (В поисках собеседника», с. 106).

Я знала, что для Игоря Дедкова, как и для многих читателей, Солженицын был первооткрывателем страшной правды о сталинских застенках, о погибших и замученных…

Но так же, как я понимала тех западных интеллектуалов, которые, прочитав Солженицына, разочаровались в советском «социализме» и назвали себя «детьми Солженицына», — так я понимала и Дедкова, и других честных людей России, для которых Солженицын поначалу стал символом освобождения от официальной демагогии, ее фальши и чудовищной лжи.

Как пишет Г. Н.: «Во время отсутствия всяких кумиров для кого-то он сделался гордостью: вот пришел настоящий талант, стойкий боец, вот, наконец, Россия обрела человека совести…» («Послесловие», с. 31).

И я не осуждала этих людей: таков был их жизненный опыт, а может, и их вкус, — такова была планка их понимания: не все ведь, и слава Богу, обрели мой сиротский опыт, а тем более не всем повезло прожить жизнь с Г. Н-м.

Мне и сейчас больно, что многие из прошлых поколений, не говоря уже о нынешних… — так и остались жить с сознанием, что о нашем прошлом, а особенно ГУЛАГовском прошлом, — им рассказал, « открыл » им «правду» — «Архипелаг» Солженицына.

Я писала Тамаре Федоровне, как меня поразил и обрадовал в последней книге Игоря Дедкова анализ «Красного колеса» Солженицына и те суровые выводы, к которым его привел этот анализ: «Не думайте, что я не увидела, что отношение к писателю у меня и у И. Дедкова — разное. Конечно, увидела. Но ведь из моего письма к Солженицыну Вы знаете, что мое сегодняшнее отношение к нему тоже не сразу родилось — до-о-лгий был путь… Я понимаю, что моего пути Игорь Дедков не прошел, — тем более драгоценны его выводы — та правда о “колесе”, которая, может, и противоречит его доверию к этому автору: не благодаря, а — вопреки » («В поисках собеседника», из письма Т Ф. от 06.03.1998).