Вадим Рябицев - Один сезон в тайге

Но и сторожить его было бесполезно. Если бы я не ушёл, самка, боясь меня, не подлетела бы к гнезду, и птенец просто окоченел бы от утреннего холода. Отойди я шагов на десять ― самка успокоится, но и гнезда не видно ― приходи, ласка, ешь... Да и время было очень уж напряжённое.

Спустя час Сергей нашёл здесь пустое гнездо.

Много прошло перед нами птичьих гнёзд и судеб. Но, пожалуй, ни одна из многочисленных птичьих трагедий не переживалась нами так болезненно и с чувством собственной вины, как вторая трагедия Жужи.

Мало осталось на участке наших знакомых. Ушли со своими семьями Ажик, Лажик и другие. Откочевал куда-то и наш любимец Кока. Ещё раздавались иногда последние прощальные песни Акима, Мустанга, Пака. Их тоже ожидали скорые странствия. А Жужик всё пел и пел на своём постоянном месте, словно и не было в его маленькой жизни стольких бед.

Пение веснички всегда звучит немного печально. Теперь сиротливые песни Жужи в примолкшем лесу навевали какую-то особенную тоску. Я молча кивнул ему на прощанье и направился к лагерю.

Выход намечаем на ночь. Бойко упаковываемся. Карточки, пробирки, приборы, палатки, спальные мешки, одежда, кастрюли, топоры ― всё постепенно перекочевывает в ящики, мешки, рюкзаки. Впервые за весь сезон магнитофон служит так, как ему суждено было служить людям изначально. Из него льётся музыка. Всё лето наши уши работали и не ощущали дефицита в звуках. Что может быть естественнее в лесу, чем птичьи голоса? К тому же магнитофон надо было беречь от случайных поломок для работы.

Теперь мы с большим удовольствием нарушаем музыкальный карантин. В городе, где музыка окружает нас почти постоянно, относишься к ней как к привычной обыденности, притупляется острота восприятия. Теперь обнаруживается, что очень хочется слушать и слушать музыку ― пусть даже первую попавшуюся, которая оказалась на кассете случайно.

Под звуки популярной эстрадной песни зажигаем традиционный очистительный костёр. Всё, что отработало свой век, что инородно в этом диком мире и не подлежит возвращению в мир цивилизованный, поглощается пламенем. Обожжённые банки и другой негорючий мусор закапываем в яме под выворотнем.

Аккуратной кучкой сложены упакованные вещи. На месте лагеря остаются только стол со стульями-чурбаками и остовы палаток ― на будущее. Да ещё вытоптанная площадка с веером расходящихся от неё троп бурой плешиной темнеет среди свежей лесной зелени.

Нагружена большая резиновая лодка. Прозрачная вода Сывъю плещет в корму мелкой волной. С благодарностью прощаемся с этим крохотным уголком земли, что был нашим домом и лабораторией больше двух месяцев.

После долгого топтания на нескольких гектарах приятно ощутить себя хоть чуть-чуть путешественником и смотреть на мир праздными глазами обыкновенного туриста. Наша лодка, несмотря на небольшую осадку, то и дело садится на округлые камни обмелевшей реки. Приходится вылезать, преодолевать перекаты. Но это не вызывает ни досады, ни раздражения. Вокруг разлита умиротворяющая тишина. Любуемся живописными, нависшими над водой скалами и туманом, поднимающимся в холодных сумерках над мирными перекатами.

Через полтора часа выходим на Кожим и видим на отлогом берегу несколько палаток. Они крикливыми цветными пятнами выделяются на фоне сине-зелёного леса. От костра свечкой идёт к небу лёгкий дымок. В бинокли различаем человеческие фигуры и вытащенные на берег байдарки.

Нас вскоре замечают. Причаливаем, здороваемся. Чувствую, что очень волнуюсь и безуспешно пытаюсь сдержать расплывающуюся по моему лицу глупую улыбку, которая должна выражать непосредственную радость мирного дикаря, встретившего людей! Сергею это, кажется, удаётся лучше. Туристы ― приветливая публика. Они из Москвы. Похоже, здесь две семьи ― родители и большие дети. Это их первая ночёвка после выхода вверх по Кожиму, а дойти они хотят до самых верховьев, походить по горам и потом сплавиться вниз.

Оживленно беседуем. Мы, совсем недавно бывшие завзятыми отшельниками, чуть ли не мизантропами, испытываем великую радость общения с людьми, готовы говорить сколько угодно и на любые темы. Даже свежий хлеб, о котором мы недавно мечтали, грызя заплесневелые сухари, теперь воспринимается прозаической мелочью по сравнению с удовольствием видеть новые лица, слышать новые (не птичьи ― человеческие) голоса.

Когда мы говорим, что возвращаемся из экспедиции, это воспринимается нашими новыми собеседниками как должное. Нас расспрашивают о здешних местах. Все они тут впервые, и их удивляет, что прошлой ночью был заморозок, что нечто белое, виднеющееся на дальних горах ― это настоящий снег. И что есть тут лоси, олени и медведи, и мы с ними даже встречались. Но самым удивительным для них оказалось то, что мы вовсе не геологи, как они дружно подумали. Для них орнитология ― нечто экзотическое, о чём иногда говорят по телевизору.

― Мамочка! Они живут в лесу и изучают птиц. Вот здорово! ― восторженно хлопает в ладоши длинноногая девушка-старшеклассница. ― Вы их фотографируете и кольцуете, да?

Мамочка умилённо улыбается, как если бы она узнала, что это именно мы рисуем мультики, которые знают все дети. Но её интересует ещё что-то. Она нерешительно мнётся, потом всё-таки спрашивает:

― Извините, а жёны у вас есть? И они вам... разрешают?

Вот уж чисто женский вопрос. Как на него ответить просто, коротко и понятно?

― Но ведь есть жёны у моряков, полярников, которые уезжают не на два-три месяца в году, как мы, а часто или надолго, ― как бы оправдываемся мы. Мамашу эти аргументы не совсем устраивают, но она больше не задаёт вопросов на эту тему. У седого представительного папаши вопросы тоже практичные, но совсем другие.

― А сколько вам платят? Так мало? Это же всё равно что ничего! Я бы за такие деньги не поехал.

Это очень знакомая тема. Конечно, мы согласны, что платят нам мало. Более того, люди нашей профессии вообще почти всегда и везде получают мало, это их плата за возможность заниматься не денежным, но желанным делом. Обычно от детальных обсуждений денежной темы мы стараемся воздерживаться. Сейчас это не получается.

― Но ведь вы сюда вообще на свои деньги приехали, а мы всё-таки в командировке, на полевых работах.

― Мы приехали бездельничать, ― вполне резонно и самокритично отвечает папаша. ― Неделя отдыха и два месяца работы ― не одно и то же. Да ещё на каше, сухарях. А эти комары!..

― Скажите, а рябчики, глухари тут есть? ― спрашивает другой мужчина, что до сих пор молча сидел на корточках, время от времени подправляя костёр.

― Есть, но очень мало.

― А вы их тоже изучаете?

― Мы только можем сказать, что их здесь мало, а чтобы изучать, надо искать другое место.