Вадим Рябицев - Один сезон в тайге

― А почему вас заставили возиться с этими, ну как их там...

― Пеночками?

― Ну да, пеночками, сливочками... Сидят там, бюрократы, гоняют людей чёрт-те куда. Это вместо того чтобы изучать глухарей.

― Ну почему же «гоняют»? И почему именно глухарей?

Нам приходится согласиться, что бюрократов у нас, конечно, хватает. Но не они определяли, куда нам ехать, каких птиц изучать. Разговор превращается в маленькую лекцию. Не всегда просто объяснить постороннему человеку, что изучать надо не только больших и съедобных, но и других. Надо сказать про то, какие есть экологические проблемы и как выбирают модельные виды для изучения тех или иных проблем.

― А что, на глухарях нельзя изучать эти ваши проблемы? ― не унимается мужчина на корточках.

― Может быть, и хотелось бы, ― примирительно отвечаю я, пытаясь изобразить сожаление, ― но для этих проблем глухари не подходят.

Чтобы увести разговор от глухарей, спрашиваю что-то о байдарках, и беседа послушно переходит на темы туристского и экспедиционного снаряжения, что всегда остро интересует тех, кто ездит и бродит.

Нам пора двигаться дальше. Прощаемся. Течение подхватывает лодку. Палатки и фигурки людей быстро уменьшаются и вскоре скрываются за поворотом. Долго плывём молча.

― До чего же ты мне надоел, ― вдруг произносит тихо Серёга.

Я только согласно развожу руками. Ничего неожиданного. Мы ― люди, и нам надо общаться с разными людьми. От общения с узким кругом людей, а особенно ― с одним человеком, устаёшь. Вообще это очень серьёзно, это может быть темой большого разговора, и есть специальный раздел психологии ― о взаимоотношениях людей в узкой группе. Мы с Сергеем уже не первый год работаем вместе, и не всегда у нас всё было гладко, но сработались. А сейчас, в конце экспедиции, когда уже закончена работа, услышать такое откровение, как только что от Сергея, это вовсе не страшно, это всего лишь констатация факта.

А эти туристы ― ничего, симпатичные люди. Конечно, мы для них ― не только экзотика, но ещё и не совсем понятная аномалия, странные. Ну и пусть. Люди имеют право быть разными, делать и думать неодинаково. И в этом своя прелесть. Так рассуждаю я про себя, сидя в лодке. И ещё отмечаю, что теперь, под настроение, я отношусь к туристам не так, как тогда, когда я вышел из мокрой тайги к палатке у зимника. Подойди я тогда к тому парню, что дрожал у непослушных головёшек, я обнаружил бы в нём, скорее всего, хорошего приветливого человека. А я... Видимо, всё-таки надо было подойти.

И ещё в одном надо сознаться: завидно. За какую-то неделю они испытают острое чувство преодоления опасных порогов, какими изобилуют верховья Кожима, получат удовлетворение от пройденного трудного пути, они близко увидят и настоящие красоты гор, и природу здешней тайги ― всего за неделю. Мы же были на Приполярном Урале два месяца и... не были на нём. Мы находились совсем рядом с Народной, Манарагой и другими знаменитыми вершинами, но не видели их. Обидно.

Зато у нас были Ажик, Жак, Кока... У нас было чертовски интересное лето! И вот уже завидуешь самому себе, потому что кончилось поле. А до следующего ― почти год.

Уже утро, хорошее солнечное утро. Нас выносит на широкое плёсо. Течение медленное, безветрие полное. Слышно, как в посёлке лает собака. Конечно, эта собака знает Владимира Индюкова, которого мы скоро увидим.

Со стороны посёлка, над берегом, над деревьями летит ворона, что-то несёт в клюве ― видно, подобрала на помойке. Вот она усиленно машет крыльями, круто забирается вверх, роняет кусок, но тут же пикирует и догоняет его в воздухе. Потом снова круто взлетает, опять роняет ― и опять догоняет. И так несколько раз. Ворона просто играет. Утро, солнце, тишина, кусок с помойки ― у вороны хорошее настроение, почему бы не поиграть?

Вороны вообще создания очень умные. Они, как и многие другие умные животные, любят играть. Этот вороний ум дорого обходится разным обитателям природы. И многим другим птицам от ворон здорово достается, это одни из самых злостных разорителей птичьих гнёзд. И потому мы вообще-то ворон не любим. Но сейчас мы смотрим на играющую ворону благодушно, даже с благодарностью. За то, что их у нас не было ― так, залетали пару раз мимоходом, совсем редкие птицы.

Да и вообще настроение у нас очень мирное ― солнце, небо и раздолье располагают. Внизу, под зелёным сумраком воды просматриваются поросшие косматыми водорослями подводные скалы, камни, камешки. На востоке, за несколькими рядами кулис живописных кожимских берегов, возвышаются один за другим заснеженные хребты Приполярного Урала. Бесподобно красиво.

Но после встречи с туристами в душе что-то слегка сдвинулось, колыхнулось. В памяти сами собой всплывают эпизоды совсем иной жизни. Телевизор, горячая ванна, тёплый асфальт, сутолока городского транспорта, уличный шум... Где-то там, уже совсем недалеко, любимые глаза, руки, ручонки. Обо всём этом вспоминалось и раньше, но чаще ― слегка, под лёгкую тёплую грусть, когда бывала какая-то передышка, окно в работе, просто перекур в лесной глуши, когда сидишь в тиши и полном уединении. Привычный сторожок держал тоску на расстоянии, не пуская её слишком уж близко к горлу. А сейчас мы едем домой, уже бояться нечего. Особенно вот так, когда Сергей сидит сзади и не видит моего лица.

Мы едем домой.

У всех есть свой жаргон, не только у жуликов и у Эллочки-людоедки из «Двенадцати стульев». Актёры, журналисты, художники, научные работники ― тоже имеют, казалось бы, необъяснимую потребность употреблять слова, которые с точки зрения литературной или просто человеческой либо ничего не значат, либо обозначают что-то совсем иное.

Кажется, геологи выдумали это слово ― «камералка», или, более длинно, камеральная обработка материалов, собранных в поле. Так вроде бы понятнее. Но что такое «камеральная»? Обработка в камере? В какой ― в вакуумной? Или, может быть в автомобильной? В камере сгорания? Или вовсе в КПЗ? Когда по радио объявляют камерный концерт, так и мерещится концерт в камере ― в какой угодно камере, только не в радиостудии и не в маленькой комнате для музицирования.

Не знаю, от какой именно камеры произошло слово «камералка», но под ним надо понимать работу в лаборатории, в кабинете, в вычислительном центре... То есть уже не в поле. Ну вот, опять жаргон! Поле ― это участок земли, обрабатываемый с сельскохозяйственными целями. У нас «поле» ― это экспедиция, это работа с объектом в условиях его обитания.

А вообще говоря, и само слово «камералка» у нас, у биологов, популярностью не пользуется. У нас чаще говорят «обработать», или «обсчитать материал». Ну вот, опять... Подавляющее большинство людей, говорящих по-русски, при слове «обсчитал» представляют себе не очень приглядную историю, когда не совсем честный продавец обманул какого-то раззяву покупателя.