Лев Кокин - Пути в незнаемое

Среди народов, пользующихся услугами верблюда, распространено убеждение, что с этим животным без музыки поладить вообще нельзя. Песни погонщиков — самые древние на Востоке. Легенда о происхождении этой своеобразной музыки гласит, что некогда Модир ибн Низир ибн Мадд ибн Адуан, обладатель мелодичного голоса несравненной нежности, свалился с верблюда и сломал руку. Он огласил воздух пустыни жалобными криками:

— Йа!.. йада!.. йа!.. йада!.. (О моя рука!)

В этот момент уставшие верблюды неожиданно пошли быстрее и ровнее; погонщики, заметив это, стали с тех пор петь жалобно и протяжно.

Арабы издавна подгоняют песнями волов и свиней; есть у них и специальные песни для подбадривания ослов и песни наездников для управления лошадьми.

Шекспир, видимо, что-то знал об этом:

Арабские пастухи обязательно должны быть и музыкантами: «От музыки тучнеет скот», — гласит арабская поговорка. А индийские исследователи Сингх и Панниха на Международном ботаническом конгрессе в 1959 году сообщили, что рис на участке, где регулярно транслируется ритмичная музыка, дает урожай выше, чем рис, не «слушающий» музыки. Если эти результаты не случайны, не зависели от действия каких-то других причин, то можно думать, что влияние музыкального звука не ограничивается животным миром, а простирается и до уровня растительной клетки. Может быть, для роста клеток благотворны ритмические микровибрации и происходит звуковой «молекулярный массаж»?..

Мы пока почти ничего не знаем об этом. Но не вызывает сомнения, что среди всех человеческих искусств музыка, если позволительно так выразиться, искусство наиболее «биологичное».

В самом деле, нечего и говорить, что искусство изящной словесности закрыто для тех, кто не принадлежит к нашему виду.

Что касается кино, то здесь уже есть кое-что занятное. Собаки и обезьяны с интересом следят за событиями на экране кинематографа и даже выражают при этом некоторые эмоции. Но это эмоции, по-видимому, того же рода, что и эмоции кошек, следящих из окон за воробьями и голубями. Сообщали, что в открытый кинотеатр одного из лесопарков Уганды являлся прямо из джунглей слон и спокойно стоял за скамьями зрителей, пока показывали документальные фильмы. В первом фильме, который он смотрел, показывали слонов. Потом их больше не показывали, и слон перестал приходить, вероятно после того, как утратил надежду.

Живопись?

Некоторая «биологичность» обнаружилась и здесь.

Я имею в виду удовольствие, испытываемое обезьянами от рисования цветными карандашами или мелками. Это служило предметом исследования. Обезьяна охотно проводит время за рисованием, результаты его ее возбуждают и заставляют рисовать снова. Некоторые обезьяны отличаются особым усердием, другие сравнительно равнодушны. Рисунки у них получаются сугубо абстрактные: чистейшее самовыражение.

Есть ли связь между этой странной склонностью обезьян и человеческим влечением к живописи? Трудно сказать «да» с уверенностью, но стоит задуматься. На Западе стало банальной шуткой подсовывать любителям модерна, под видом шедевров знаменитостей, картины, нарисованные обезьянами (или еще хуже — холсты, выпачканные болтающимися хвостами коров, ослов и т. п.). Факт, однако: находятся люди, которым нравятся картины, нарисованные животными. Но если я не ошибаюсь, еще ни один зверь в мире не испытал удовольствия от картины, нарисованной человеком (воробей, клюнувший яблоко, нарисованное легендарным живописцем, не в счет).

Глядя же на зверя, танцующего под музыку, не заподозрить родства чувств просто нельзя, хотя, конечно, трудно думать, что зверю доступен вмещаемый музыкой мир человеческих переживаний.

Очевидно, лишь грубые тени этого мира, лишь простые, фундаментальные компоненты музыки проникают в звериный мозг — то, что соответствует нашему стихийному, смутно-чувственному началу. Но зато это сильно… Зверь берет из нашей музыки только то примитивное, что ему родственно и доступно. Но разве то, что берет он, нам чуждо?

«…Обе птицы запели, испуская быстро следовавшие один за другим призывные крики. Вдруг самец — он явился вторым — повернулся к самке и отвесил ей глубокий, почти земной поклон, который завершился быстрым скачком. Еще один пируэт — и, оказавшись лицом к лицу со своей подругой, он изогнулся в еще более глубоком поклоне, свесив вниз крылья. Самка ответила тем же, и тут уже принялись танцевать оба — они то взлетали, то подпрыгивали, а в промежутках церемонно, с комической важностью раскланивались друг с другом. Легко выделывая па какого-то непередаваемо смешного менуэта, то подпрыгивая, то будто скользя, пара иногда на несколько минут останавливалась, не переставая, однако, раскланиваться направо и налево. Брандт рассказывает, что, когда две птицы начали танцевать, сопровождавшие его мальчики-эскимосы принялись аккомпанировать танцу, стуча по обтянутому кожей каяку. Они запели „песнь журавлей“, сопровождая ее дробью своих импровизированных барабанов. И пока они пели, две большие птицы продолжали танцевать в такт этой дикой, странной музыке. Стоило молодым людям ускорить темп — птицы начинали двигаться быстрее, замедлялась музыка — замедлялся и танец».

Эта сценка, подсмотренная натуралистом (ее приводит Реми Шовен в книге «От пчелы до гориллы»), превосходно, на мой взгляд, иллюстрирует природную общность музыкальных наклонностей.

Музыкальный ритуал птиц и музыка человеческая — пусть примитивная — слились воедино: сначала танцоры побудили вступить в игру аккомпаниаторов, затем аккомпаниаторы, еще сильнее разжигая танцоров, овладели их движениями… Общий упоительный ритм скрепил этот импровизированный птичье-человеческий ансамбль. И уж удовольствие, во всяком случае, получили все четверо.

«Бессловесная тварь…» — в этом выражении, соединившем презрение и жалость к зверю, сказалось законное самодовольство обладателя членораздельной речи.

Но законное ли? Ведь то, что животные все-таки говорят между собой на каких-то своих языках, ясно и ребенку. С развитием этологии растет уважение к богатствам далеко еще не познанной выразительности природных диалектов.

Это не членораздельная речь. Но что же это такое?

И что такое, в конце концов, музыка?