Лев Кокин - Пути в незнаемое

Как, тихая, печальная береза, песенное дерево — агрессор? Забивает дуб? Я не верю своим ушам.

Шаповалов смеется:

— Внешность часто обманчива. Крепыш дуб вдруг пасует перед нежной березой.

Как возникает «конфликт»? Дуб обладает могучей корневой системой — семь метров глубины, пять — в радиусе. С такой площади всегда можно обеспечить себя влагой, пищей. Но вот рядом поселилась береза со своей поверхностной, очень разветвленной корневой системой. Растет она быстро. Дуб отстал. Он растет очень медленно. А почва вокруг него на пять — семь метров уже прошита березовыми корнями. Они перехватывают львиную долю влаги. Питание дуба резко ухудшается. Мало того: крона березы затеняет дуб, заслоняет от него солнце. Дела дуба совсем плохи: он на голодном пайке — и водном и световом.

Если же посадить между дубом и березой остролистный клен — дуб спасен. Кленовые корни не так густы, как березовые. Клен с дубом полюбовно разделят запасы влаги. Узкая крона клена в меру затенит дуб, не даст куститься. Все силы его пойдут на рост ввысь. Благо, узкая кленовая крона оставит просвет, окно в небо. А береза? Ее крона теперь не грозит затенить дуб — клен мешает. Он-то березы не боится — растет так же быстро.

…Солнце спускается за дальние лесополосы. Последние длинные лучи пробились сквозь темнеющие рощи. Краски все глуше, однотоннее. Скоро совсем погаснут.

«Козел» наш замер на опушке. Коля спит, согнувшись на сиденье; на лице — раскрытый «Виконт де Бражелон». Как бы мы и на ужин не опоздали…

— Утомил я вас, — виновато говорит Шаповалов, — замучил вконец. Теперь на лесополосу вас и калачом не заманишь…

Он подходит к «козлу», осторожно, почти робко трогает за плечо Колю. Коля глубоко вздыхает, быстро садится за руль.

Что мне сказать Шаповалову? Сказать, что сегодняшний день самый большой за последние годы, что я восемнадцать лет ждал его и вот дождался — увидел Каменную степь в натуре? Но это первая встреча, первое знакомство. И я сейчас хочу только одного, чтобы оно продолжилось.

Я говорю все это, говорю и думаю, что Шаповалов мне, конечно, не поверит — сочтет мои слова за обычную любезность гостя.

«Козел» с зажженными фарами мчит по темным дорогам, куда-то сворачивает, снова несется по прямому, далеко просвеченному двумя дымными лучами ночному пустынному проселку.

Шаповалов сидит рядом с Колей. Он сгорбился, опустились плечи. Устал — весь день на ногах.

— Значит, полагаете — сегодняшняя доза недостаточна? — Лица его не видно, но по голосу слышно — улыбается, — значит, поверил.

Что было на другой день — этого я никак не мог ожидать, не мог представить. Вчерашние слова Шаповалова оказались не только шуткой. В них было почти грозное предупреждение! «Вы говорите, что заинтересовались лесополосами всерьез? Ах, даже собираетесь писать о них? Ну тогда, дорогой, не прогневайтесь».

Примерно так можно было расшифровать его хитроватый взгляд, брошенный на меня, когда после завтрака мы снова садились на Колиного «козла».

Шаповалов рядом с водителем, свежевыбритый, бодрый. Вчерашней усталости как не бывало.

Короткая команда:

— На Первую полосу.

Солнце недавно взошло, поднялось пока диаметра на два. По-осеннему желтые, холодные лучи бьют в ветровое стекло. Изо рта идет пар. На траве изморозь. Был утренник.

Не оборачиваясь, Шаповалов говорит:

— Вчера я знакомил вас по сокращенному варианту. Высказывал отдельные положения, кои вам приходилось принимать на веру. Сегодня подкреплю их конкретными примерами. Их много, но у нас есть время, а у вас, кажется, есть желание все увидеть.

Начинается путешествие по полосам. Все идет почти по ритуалу. Минуты — и мы на месте. Короткая команда водителю. «Козел» только сбавляет ход, а Шаповалов уже распахнул дверцу, на ходу выскакивает из машины. Не оглядываясь (я должен быть рядом), начинает говорить о полосе — когда, кем посажена, чем характерна, и какие породы растут сейчас, и каких нет, почему выпали. Потом об опушке прежней и теперешней, о сеянцах, о подросте, о подлеске.

Мне неудобно. Присел на корточки, пишу каракулями. Буквы по сантиметру. Хватит ли тетрадей? Я взял с собой все купленные позавчера, заправил авторучку. Кончатся чернила, перейду на карандаш.

Временами Шаповалов останавливается. Я подумал — дает мне время написать, но нет, причина другая. Он думает о чем-то своем, несколько секунд молчит. Я тоже молчу, жду.

Шаповалову довольно часто приходится отрываться от работы, водить в степь экскурсантов, показывать, рассказывать. Не повторяться трудно — полосы те же, слова о них те же. Поэтому экскурсоводы часто говорят некими обкатанными словами. У него этого нет. Подыскивает слово, меняет на ходу, будто пробует — хорошо ли передает мысль. В чем же дело? И я вдруг догадываюсь: он не мне одному говорит о полосах. Он и себе о них говорит. Ему в радость говорить о них, вспоминать их историю, подробности — как сажали, как взошли, чем болели, как выходили.

И еще я вижу: Шаповалову не по душе езда, необходимость спокойно сидеть в машине. Он подымается еще до остановки «козла», выскакивает из него не потому только, что хочется поскорее к полосам, нет, ему просто хочется поскорее идти. Это его естественное состояние — ходить по земле. Идет он не быстро, но я еле поспеваю за ним. Это шаг многолетнего пешехода, ходока, прошедшего многие сотни километров. Так ходили со мною по каракумским пескам старые туркмены-проводники и русские пустыннопроходцы — геодезисты, мелиораторы, ботаники. Так ходили по степи Костычев, Измаильский, Докучаев, все его ученики, товарищи по Особой экспедиции.

Я слушаю Шаповалова, записываю. А он словно наедине с лесом, с глазу на глаз с этой вот березой, с этим дубом. Он ведь знает каждое дерево с младенчества его, когда дуб только-только проклюнулся из желудя, сбросил ненужную более, побуревшую кожуру, выпустил пару светло-зеленых, но сразу же удивительно крупных листьев, а березка, выйдя из семечка, робко оглядывалась кругом, дрожала своими первыми круглыми листиками-копеечками.

Так вот — не лишний ли я, не мешаю ли Шаповалову быть вместе с лесом? Нет, кажется, не лишний. Иначе он не отвечал бы с такой готовностью, так подробно, подчас специально на каждый мой вопрос. А среди них много элементарных, даже наивных, задаваемых сотни раз экскурсантами. Он отвечает, и отвечает не подробно — не то слово, а с некой неожиданной полнотой. Мой вопрос как бы по цепной реакции вызывает множество примеров, пояснений, информаций. Они из самых разных областей знания. Но все об одном — о лесе. И мне становится ясно: Шаповалов делится со мною своей главной радостью; это радость знаний, пожизненно копимых, пожизненно по крупицам собираемых знаний о лесе. Полвека он живет лесом, живет для леса. И глубоким смыслом наполняются для меня вскользь, суховато брошенные слова: «Отставьте меня от лесополос, и я сразу же умру». Это не фраза. Просто он не может себе представить жизни без леса, с которым прожил всю жизнь, и, кажется, все знает о нем, знает даже то, что очень отдаленно связано с лесом.