Лев Кокин - Пути в незнаемое

Он смеется.

— Попался впросак! Впервые за все время поймали. Признаюсь честно — не знаю. А интересно, надо покопаться в специальной литературе, узнать.

Я слегка поддразниваю его:

— Ключников, вероятно, знал.

— Возможно. Он много знал, иногда совершенно неожиданные вещи. О нем можно долго рассказывать. Но времени мало. Вчера я оставил вас и Колю без обеда. Повторять не хотелось бы.

Он говорит о главном деле жизни Юрия Вениаминовича. О его коридорном методе.

В чем его сущность? В создании для дуба наилучших условий развития. Молодые дубки лучше выводить из желудей. Взойдет такой дубок в заранее уже освоенной среде. Отродясь он знает только одну почву. А сеянцу из питомника нужно приживаться в новой обстановке, привыкать к ней. Такой сеянец в четыре года еле-еле вытягивается до полуметра. Деревцо-лилипут. Ровесник его, выросший тут же, на месте, из желудя, вдвое выше — метр, а отдельные крепыши — и все два метра.

Ключников выращивал дубки, с боков окружая их породами, не очень быстро растущими в молодости, — липа, клен остролистный, груша лесная. Эти породы в меру затеняют дуб, гонят его ввысь. Они же ослабляют силу ветра, накапливают снег на лесополосе. Вскоре дуб оказывается в коридоре пород-спутников. К трем-четырем годам в полосе уже пружинит под ногой лесная подстилка, не дает почве сильно промерзать зимой, весной вызывает более быстрое оттаивание земли. Междурядья в коридорной полосе широкие. Есть где развернуться трактору с культиватором. Вскоре деревья смыкают кроны. Спутники дуба в коридорной полосе нужны ему до поры до времени — пока не поднялся сам хозяин полосы. После этого «мавр сделал свое дело — мавр может уйти». К сорока — пятидесяти годам дуб царит в первом ярусе; липа, клен отстали и скромно довольствуются вторыми ролями. Безраздельное господство дуба — его высокий удел. Даже в старых лесополосах — морозовских, михайловских — двадцатиметровые красавцы дубы пережили почти всех своих спутников. Полосы-ветераны в большинстве уже чистые дубравы.

— Мы с вами не доживем, — говорит Шаповалов, — а молодежь увидит: Каменная степь станет сплошной дубравой.

Освещение дня заметно изменилось. И березы светят тише, приглушеннее. Мы уже пятый час в степи. Я бы не прочь по примеру вчерашнего продолжать осмотр полос. Сколько их осталось? Каких-нибудь две с половиной сотни…

Шаповалов усмехается, качает головой:

— Нет, нет, не подстрекайте. Будем закругляться. — И командует Коле: — Домой!

Восемь утра. Над Каменной степью густой туман. Как бы не было дождя. Я уже простился с Андреем Андреевичем, сейчас прощаюсь с Докучаевскими рощами, уезжаю в Воронеж.

Мне повезло — Скачков берет меня с собой. Он едет в Воронеж на бюро обкома — докладывать о важном эксперименте. На большой площади будет всесторонне изучено влияние лесополос на урожай. На «лесных полях» урожай неодинаков. На расстоянии от полосы до пяти ее высот он не очень велик. В отрезке от десяти до двадцати пяти высот — наибольший. Дальше снова падает. Задача — добиться одинакового урожая на всей площади. Максимального урожая!

В работе примут участие научно-исследовательские институты, университеты Воронежа и Москвы. Целые коллективы ученых.

У подъезда института стоит директорская «Волга». Скачков живет в доме напротив.

Я кладу в багажник свой командировочный чемодан. На крыльце появляется Скачков; он в габардиновом пальто, в шляпе — едет в столицу области. Куртка и кепка для дома.

Мы здороваемся, садимся в «Волгу».

— Семечками угостите?

Он смеется — вспомнил.

— И семечками и яблоками. У нас свои местные сорта. В садах наших не были?

В садах… Только ли в садах… Не был на фермах, на опытных полях, в восемнадцати отделах института, проскочил мимо дендрария, мимо заповедного Степного участка…

— Ничего! — утешает Скачков. — Оставим это на весну. Говорят, Каменная степь — как Арктика, — раз побываешь, снова тянет. А сейчас скажите мне вот что. Недавно в Москве вышел однотомник Кафки. У нас его не издавали, но говорят о нем давно. Вам удалось достать, прочесть?

— Удалось, Игорь Александрович.

Литература… А мне так хочется узнать о будущих весенних исследованиях на «лесополосных» полях, о юбилее Каменной степи. Ей в июне 1967 года семьдесят пять лет. Ну да ладно — пока поговорим о Кафке, а там Скачков мне и про опыты и про юбилей расскажет. До Воронежа далеко. Времени хватит!

О первых прикосновениях к мозгу осталось от благословенных студенческих лет воспоминание.

Был такой предмет: анатомия нервной системы. Едва группа рассаживалась, из боковой комнатушки появлялся старый-престарый служитель. В его руках, на облупленном подносе, горкой лежали людские мозги.

Остроумцы поговаривали, будто дед втихомолку мозгами и питается. Хула несуразная — в них же формалин, яд! Посматривая на поднос с бескорыстной лаской, дед кротко семенил вдоль столов, выдавая каждому из нас по одному мозгу.

Таинства не было. Высочайшее творение природы, предел, которого она достигла в неутомимом труде совершенствования, лежал перед тобой на тарелке, распространяя запах вокзальной курицы.

— Дай взгляну, — сказал, если помните, Гамлет. — Бедный Йорик!.. Где теперь твои каламбуры, твои смешные выходки, твои куплеты?

Череп, вид черепа вызвал у принца горестные размышления о бренности живого. Хотел бы я знать, что сказал бы принц, получив на тарелке мозг бедняги Йорика. Ну, взгляните, принц, дорогой! Не костный короб, не прах, не тлен, а — мозг! Субстанция, в которой рождались каламбуры и куплеты королевского скомороха. Вот он, лежит на тарелке — и что? Можете крутить его, и нюхать, и заучивать названия извилин — и что, понятно?

Мыслимо ли, что эта штуковина, этот кус фигурного мыла делал Йорика Йориком?

Однако так оно и есть.

Омываемый живой и теплой кровью, мозг, когда он на своем месте, умеет не только каламбурить — находится работа поважней. Надо поддерживать в величайшем и строгом согласии части нашего тела. Приводить их работу в соответствие с тем, что творится вне нас, в окружающем мире. Наконец, самый этот внешний мир менять и совершенствовать, когда он недостаточно хорош. Воистину, мозг — венец природы, но, сколько его ни рассматривай, понять ничего не поймешь. А — хочется!

Вот и выискивает изобретательная наука всякие к мозгу подходы.

Скажем, так: перерезают нервные пути, связывающие одну часть мозга с другой, и смотрят: что изменится. Старый способ, ему уже несколько столетий, но он полезен и сейчас.

Можно подойти к мозгу с другого конца. Изучать нервные и психические расстройства у больных людей, а после смерти человека сопоставить клиническую картину с картиной поражения мозга. И этот способ давно уже дает богатую пищу для рассуждений и выводов.