Иван Бабушкин - Воспоминания И. В. Бабушкина

Была суббота, и времени оставалось ровно неделя, приходилось не зевать и стараться как можно энергичнее. Я был без работы и потому все время мог употреблять для этих целей, но Морозов и другие товарищи должны были усиленно работать перед пасхой, а ночи трудиться не менее усиленно для предполагаемых майских листков. Отливши в этот день на ночь валики, я отправился домой, надеясь, что Морозов займется завтрашний день этим делом и, кажется, там же предназначалось последнее собрание перед пасхой.

В понедельник на страстной неделе я пошел и купил три стопы бумаги, которые принес домой, а вечером отправил на квартиру, где предполагалось печатание. В тот же день я отправился за покупкой зеркала, которое долго искал, и, наконец, нашел подходящее по размерам и толщине. Помню, что долго я торговался с купцом-евреем, желая купить насколько возможно дешевле. После долгого препирательства я купил зеркало, вынутое из рамки, и этим выгадал, кажется, рубль. Прибавив еще один лист белой жести для краски, отправился к себе домой. Осталось только достать набранный шрифт, и с этой целью я отправился в назначенную квартиру, т.-е. в ту квартиру, где мы рассортировали его и там же набирали. Видимо, владельцы допускали возможным печатание у них в комнате, лишь бы только им можно было присутствовать при этом. Нужно ли говорить о невозможности допустить это, но зная, что они не желают дать нам шрифта, приходилось действовать на них не столько дипломатией, сколько заманчивостью и разными обещаниями, особенно приходилось напирать на честное слово, даваемое им. После продолжительных несуразных разговоров удалось расположить их в свою пользу и потом забрать не только набранный и заключенный в раме шрифт, но и вообще весь остаток и приспособления. Взявши втроем по порядочному грузу на человека, но чтобы не было особенно заметно, мы отправились на мою квартиру, где поздним вечером производили опыты печатания и исправления корректуры. Рядом в комнате жили мои квартирные хозяева и не подозревали о производстве столь опасных манипуляций с шумом жести и прокатываемым валиком по шрифту.

Оказалось, что опыты были очень удачны, и я, довольный достигнутым, отправил своих помощников по домам. Была глубокая ночь и, зная, что рядом за другой стеной спит домовая хозяйка, которая при первой подозрительности может довести полиции о моих проделках, и, опасаясь шпионских выслеживаний, я осторожно и крадучись прибрал все под кровать и в чемоданы и тревожно заснул, опасаясь нашествия. На другой день, лишь только начало темнеть, мы с товарищем забрали весь шрифт и все принадлежности и переправили все на своих плечах в конспиративную квартиру, т.-е опять же к товарищу, члену комитета, и там уже расположились совершенно свободно. Оставалось получить валики для накатывания, краски, которые и были принесены от Морозова. После долгих неудач, удалось отлить два валика очень удачных, но уже не боялись, что их не хватит для всей работы, потому что перелить было нетрудно.

Кажется, в среду с утра я начал работать при помощи одной женщины, хозяйки квартиры, предварительно завесивши все окна и заперши двери. Конечно, дело шло не так быстро, но все же поддавалось, и вскоре по растянутым ниткам висели отпечатанные листки, от которых приятно было на сердце, а душа чувствовала успокоение, что дело подвигалось вперед. Вечером пришел товарищ с работы, а потом и еще один, и дело закипело на всю ночь. Работали весело, шутили и в то же время присматривались и изучали, чего, собственно, не хватает в нашей машине. Оказалось, что шрифт был старый и потому не могло выходить настолько хорошо, чтобы удовлетворить нас; все же можно было улучшить кое в чем, но не было пока времени и средств. Последних особенно было недостаточно, так как из города получено было на все дело, на все расходы десять рублей и с этими деньгами пришлось обернуться и купить зеркало и бумагу.

В четверг я продолжал работать один с хозяйкой, но уже к четырем часам собрались товарищи и в том числе Морозов, на которых я свалил тяжелую работу. Эта работа состояла в том, чтобы прокатывать деревянным валиком, обтянутым холщевым полотенцем, по раме, но так как валик был очень легок, то каждый раз приходилось нажимать его, наваливаясь всем корпусом, что при быстроте работы довольно тяжело. Работали так: один наводил краску и нажимал валиком, другой клал и снимал бумагу, третий развешивал и убирал высохшие листы, четвертый отдыхал или складывал листы. Ночью на страстную пятницу мы кончили печатать и все разом принялись складывать листки в треугольники, а один накладывал комитетскую печать. Хозяйка, измученная за эти дни, скребла стол и места пола от попавшей краски и начисто вымывала комнату. Валики разобрали, и массу решено было зарыть в землю. Словом, все приводилось в порядок, и на случай жандармского набега комната была очищена от всяких подозрительных предметов *).

Оставалось распределить количество листков на район, которые и были вскоре разложены на кучки по 200—300—400 штук, всего было около 3000 штук. После того, всякий брал в свой район определенную связку и уходил. Кроме того, нужно было часть листков развезти в некоторые места и условиться относительно телеграмм. Всего районов было около 10. Морозов жил тогда на Амуре и должен был взять с собой 300 шт. и распространить, для каковой цели были обещаны ему помощники.

Взяв эти листки, он направился к одному знакомому, откуда перед вечером ушел. В тот же вечер мне сообщили об аресте Морозова на вокзале 2). В виду этого, приходилось экстренно передать шрифт владельцам и убрать листки, предназначенные для некоторых районов. Все это и удалось отлично выполнить.

Теперь возникал вопрос: какие показания даст Морозов жандармам, что предпримут жандармы, и не будет ли устроено всюду ловушек для распространителей. Вопросы очень щекотливые, все же при обсуждении решили, не откладывая дела, распространить листки в субботу поздним вечером (начиная от двенадцатого) чтобы утром в Пасху, встав рано утром, всякий находил майский листок. При этом решили употребить особую осмотрительность при распространении. Все обошлось очень хорошо, и никто нигде не был замечен. Возвращаясь домой ночью, недалеко от моего дома, я встретил обход из солдат и по их спокойному виду убедился, что они ничего не знают, тогда как почти в каждом доме во дворе лежит по листку. Чем же об’яснить непредусмотрительность жандармерии?

По рассказам самого Морозова, он дал такое показание жандармам: что найденные листки он получил от неизвестного человека, который просил принести их в субботу в лесок, около железнодорожного моста, на лесном берегу, в котором будет происходить собрание, и на собрании решат, как поступить с этими листками. И вот жандармский началь-ник (он вел дело Морозова в Петербурге) поверил словам Морозова и с раннего утра нарядил жандармов и часть полиции в статское платье и, преобразившись сам, пошел ловить предполагаемых социалистов. Прошло не мало времени, а собрания нигде не видно, не видно и никакой публики. Боясь, что его кто-нибудь узнает, начальник переодевался несколько раз; это не помогло, и изловить или схватить за хвост крамолу не удалось. Между тем, день клонился ближе и ближе к сумеркам, наконец стало совсем темно и сидеть под мостом не только <���надоело, но было глупо и смешно. Оставив зоркие посты до утра, сам он удалился домой, недовольный и сердитый на социалистов. И что же, в эту самую ночь раскинули по всему Екатеринославу, его районам, уголкам, и закоулкам, листки в таком большом количестве, как никогда. Это были те самые листки, какие он видел накануне у Морозова. Разоренный жандарм вызвал Морозова из тюрьмы к себе, и лишь только тот поспел войти к нему в кабинет, как он крикнул: