Мария Шкатулова - Черное платье

Через полтора часа она уже выходила из поезда на станции "Кропоткинская".

— Здравствуйте, тетя Люда, — сказала Наташа, когда Людмила Ивановна открыла ей дверь..

— Ах, Господи, Наташа! Входи, входи скорей! Куда ж ты пропала?

— Пропала, тетя Люда, так получилось…

— "Получилось", — передразнила Людмила Ивановна. — Что ж хорошего, что получилось? Вешай свой плащ сюда, — она показала на прибитый к дверному косяку крючок. — Тебя тут разыскивали-разыскивали, а мне и сказать-то нечего: куда делась, куда пропала?

— Кто разыскивал?

— Да приходил такой, интересный, француз, что ли…

Наташа почувствовала, как у нее слабеют колени.

— Когда, тетя Люда?

— Да, Господи, когда… Недели две-три как вы переехали, точно не помню…

— И что вы ему сказали?

— Что сказала, да то и сказала: мол, переехали, квартиру продали и переехали. Уж он убивался, бедный! Говорит, звоню, звоню, никто не подходит, вот сам и приехал. А я ему: телефон-то, говорю, у них не работал. Ну и рассказала ему: говорю, так, мол, и так, мать у ней заболела и сынок тоже, а почему квартиру продали и куда переехали — не знаю. Ты бы хоть позвонила, сказала, что да как, или Зина бы позвонила, если тебе некогда….

— Тетя Люда, разве вы не знаете? — спросила Наташа и добавила совсем тихо: — Мама ведь умерла.

— Ой, Господи, ты что говоришь-то? — Людмила Ивановна перекрестилась. — Откуда ж мне знать, что ты? Когда?

— Двадцать первого июня. Разве Виктор вам не сказал?

— Упокой, Господи, ее душу… — Она опять перекрестилась. — Никто ничего не сказал… Какой Виктор?

— Который живет в нашей квартире…

— Не сказал, ничего не сказал. Я его и видела-то всего один раз.

— Я просила вам передать, думала, вы, может быть, захотите прийти проститься…

— Ах, Господи, да как же это? Конечно, пришла бы, а как же? Сколько лет рядом прожили… Ах, Господи, как же так? Упокой, Господи, ее душу… Какая она хорошая была женщина, ты бы знала! Что, сердце прихватило?

— Да, тетя Люда, сердце.

— Ну, хоть она не страдала… Мне Зина-то сколько раз говорила: только бы умереть сразу, не болеть, а то уж больно обузой быть не хочется. Вот Бог и дал. Ах ты, Господи… вот в чем дело-то… А я смотрю, не позвонит никто, не зайдет, не скажет. Ну, думаю, пропали. Ты сама-то как? Тебе теперь без матери…

— Да, тетя Люда, — Наташа сделала усилие, чтобы не расплакаться. — Вы-то сами как живете? Не болеете?

— Да в мои годы жаловаться-то грешно: жива, да и ладно. Тут поболит — пройдет, там поболит — пройдет. Ничего, я не жалуюсь.

— Слава Богу, что не болеете… Он мне никакой записки не оставил?

— Записки? Ах, Господи, да что ж это я? Оставил, оставил, погоди, — Людмила Ивановна бросилась к комоду, бормоча на ходу: — Памяти-то совсем не стало, что ты будешь делать! Вот, — она достала сложенные листки. — Что оставил, все сохранила. И ему сказала: пишите, мол, все передам. На вот, бери.

Наташа взяла письмо, рука ее дрожала. Она развернула листочки и, когда начала читать, ей показалось, что она слышит его голос: "Любимая, я приехал… твой телефон… старая дама, твоя соседка… буду ждать…" Слова мелькали у нее перед глазами, и от волнения она не могла связать их в единое целое, но одно было ясно — он не забыл, не предал ее. Она принялась перечитывать письмо. Да, она была несправедлива к нему: он не мог дозвониться и приехал, и искал ее, и не мог найти. "Je t’ai cherchée, mon amour, mais je ne t’ai pas trouvée" [11] "Любовь моя, я искал тебя, но не нашел" (фр.). ,— вспомнились ей строчки из любимого когда-то в юности стихотворения Превера. Но почему как-то странно обрывается последняя фраза? Наверное, тетя Люда дала ей не все?

— Тетя Люда, посмотрите, пожалуйста, нет ли еще листочков? Здесь не все, должен быть конец.

— Не все, говоришь? Не знаю, что было — все дала. Вот, смотри, — она снова выдвинула ящик комода, достала жестяную коробку, в которой хранила письмо, и открыла ее. — Вот! Что было, то дала. А больше у меня ничего нету.

— Тут не хватает листочка — видите, слово обрывается… а должен быть телефон или адрес.

— Что ты будешь делать? — разволновалась Людмила Ивановна. — Наташа, вот говорю тебе как есть: он мне это письмо дал, я его на стол, вот сюда, — она показала, — положила. Я это вот как сейчас помню. Еще жилец-то новый приходил, выключатель мне починил. Вот здесь и сидел. И письмо вот тут под вазочкой лежало. А как ушел, так я это письмо в комод-то и спрятала. И с тех пор я его и не видела даже, письмо-то это. Мне оно зачем? Я положила, сохранила, все, как он просил. А телефон там должен быть: он мне еще говорит, я, мол, телефон и адрес тут записал. Так что как только позвонит, так вы ей сразу письмо-то и отдайте. Я все помню, вот как вчера. И как сидел тут, чай пил со мной. Я его чай-то позвала пить, а к чаю у меня варенье прошлогоднее, которое еще Катя варила, из своего крыжовника. Ну, я ему и говорю, что, мол, чай-то не с чем пить. А уж он потом вернулся и целую сумку мне принес: и хлеб, и пастилу разную, и конфет, и шоколад… — Людмила Ивановна засмеялась, — я его и не ем-то, шоколад этот. И еще, говорит, в июле приеду. Да, в июле. Обязательно, говорит, приеду. Я ему: приезжайте, они небось к июлю-то объявятся. А оно вон как вышло. Не знаю, почему не приехал. А еще деньги дал, — вспомнила Людмила Ивановна. — Только вот не пойму, что за деньги? Я их понесла в этот, пункт, как его, а они говорят: мы, бабуля, такие деньги не меняем, мы только доллары. Идите, говорят, в банк. Так что не пойму, что за деньги такие! — Она опять открыла комод, достала пятисотфранковую бумажку, оставленную ей Филиппом, и протянула Наташе.

— Это французские деньги, тетя Люда, их вам в сберкассе обязательно поменяют. Вы за них получите около двух тысяч.

— Да что ты? Вот спасибо… А ты что же, уходить собралась?

— Да, тетя Люда, пойду.

— Куда ж ты собралась-то так рано, не успела прийти и уже уходишь. Ты как живешь-то? Поправилась ты, что ли, не пойму… — Она оглядела Наташину фигуру.

— Нет, тетя Люда, я жду ребенка.

— Да что ты? Вот радость-то… А я смотрю, вроде ты располнела. Да как же ты, замуж, что ли, выходишь?

— Нет, тетя Люда, не выхожу. Я пойду, хорошо? Мне пора.

— Да ты постой, как же ты?.. Ах, Господи, ты ребенка-то от него, что ли, ждешь? От француза этого?

Наташа кивнула, ее душили слезы.

— Да как же ты… — суетилась Людмила Ивановна, — так и пойдешь?

— Да, пойду. Спасибо вам.

— Чего спасибо-то? Ты напиши ему или адрес хоть оставь. Или телефон. Вдруг приедет еще?

— Нет, больше уже не приедет. Если в июле не приехал, как обещал, значит, уже не приедет… А телефона у нас пока нет… — Она отступила к двери, ей хотелось скорее уйти.

— Где живете-то? — спросила Людмила Ивановна, открывая ей дверь.

— "Улица Подбельского", — ответила Наташа, уже стоя на площадке.