Александр Жолковский - Поэтика за чайным столом и другие разборы

Он [Вадим Афанасьевич Дрожжинин] знал все диалектыэтой страны, а их было двадцать восемь, весь фольклор, всю историю, всю экономику, все улицыи закоулки столицыэтой страны города Полиси трех остальных городов, все магазиныи лавкина этих улицах, именаих хозяеви членов их семей, кличкии нрав домашних животных, хотя никогда в этой стране не был. Хунта, правившая в Халигалии, не давала Вадиму Афанасьевичу въездной визы, но простые халигалийцывсе его знали и любили <���…>

Вадим Афанасьевич жил двойной жизнью, и вторая, халигалийская, жизнь была для него главной. Каждую минуту рабочего и личного времени он думал о чаяниях халигалийскогонарода, о том, как поженить рабочего велосипедной мастерской Луисас дочерью ресторатора Кублицки Роситой, страдал от малейшего повышения ценв этой стране, от коррупциии безработицы, думал о закулисной игре хунт, об извечной борьбе народа с аргентинскимскотопромышленником Сиракузерсом, наводнившим маленькую беззащитную Халигалию своими мясными консервами, паштетами, бифштексами, вырезками, жюльенами из дичи.

Здесь переплетаются несколько списков, иногда получающих числовые характеристики (28, 3): топографический (столица, города, улицы, магазины…), страноведческий (диалекты, фольклор…), демографический (хозяева, члены семей, домашние животные), ономастический (имена, клички). Далее они развертываются в списки: политэкономических забот Дрожжинина (7), собственных имен (4) и профессий лиц, связанных с Халигалией (3), а также импортируемых туда продуктов (5 видов). Налицо также 3 топонима ( Полис, Халигалия, аргентинский скотопромышленник, если не считать Сиракуз, скрывающихся в имени последнего).

Доходит дело и до корабля:

— Короче, Вадик, был я там <���…> В шестьдесят четвертом году <���…> оформился плотником на теплоход «Баскунчак»,а его в Халигалию погнали, понял?

— Это было единственное европейское судно, посетившее Халигалию за последние сороклет, — прошептал Вадим Афанасьевич.

— Точно, — подтвердил Володя. — Мы им помощь везлипо случаю землетрясения.

— Правильно, — еле слышно прошептал Вадим Афанасьевич, его начинало колотить неслыханное возбуждение. — А не помните ли, что конкретновы везли?

— Да там много чегобыло — медикамент, бинты, детские игрушки, сгущенки,хоть залейся, всякого добравпрок на три землетрясенияи четыре картиныхудожника Каленкинадля больниц.

Вадим Афанасьевич с удивительной яркостью вспомнил счастливые минуты погрузкиэтих огромных, добротно сколоченных картин,вспомнил массовое ликование на причале по мере исчезновения этих картин в трюмах «Баскунчака».

Наступает излюбленный писателями-каталогистами момент корабельной погрузки товаров (5 видов), с ироническим включением числительных (3 землетрясения, 4 картины) и дальнейшей детализацией отправки картин. Главная же соль этого и следующего пассажей — реализация платонических списков Дрожжинина в жизни Телескопова, который приплывает в Халигалию, лично встречается с заочными знакомыми Дрожжинина и заводит роман с издали желанной тому Сильвией Честертон.

— Да ничего особенного, — махнул ручкой Володя. — Стою я раз в Пуэрто,очень скучаю <���…>. Смотрю, симпатичный гражданинидет, познакомились — Мигель Маринадо. Потом еще один работягапоявляется, Хосе-Луис…

— Велосипедчик? — задохнулся Дрожжинин.

— Он. Завязали дружбу на троих, потом повторили.Пошли к Мигелюв гости, и сразу девчонок сбежалась кучапоглазеть на меня, как будто я павлин кавказскийиз Мурманскогозоопарка, у которого в прошлом году Гришка Офштейнперо вырвал.

— Кто же там был из девушек? — трепетал Вадим Афанасьевич.

— Сонька Маринадовабыла, дочка Мигеля, но я ее пальцем не тронул, это, Вадик, честно, затем, значит, Маришка Рохои Сильвия,фамилии не помню, ну а потом Хосе-Луисна велосипеде за своей невестойсъездил, за Роситой.<���…> Ну, Вадик,ты пойми <���…> я же не железный, верно? Влюбился начисто в Сильвию,а она в меня.

Снова проходят, но уже наяву и с некоторыми вариациями имена и социальные характеристики халигалийцев (их 6 — плюс приплетаемый со стороны Гришка Офштейн), с добавлением 3 топонимов (Пуэрто, кавказский, Мурманский) и одного числительного (на троих ). К топонимам здесь добавляется навязчиво повторяемое название корабля «Баскунчак», а к личным собственным именам — фамилия художника Каленкина.

Эффектная нарративизация перечней в этих трех фрагментах очевидна. А в ее основе, как и в основе контрапунктной игры с двумя точками зрения (Дрожжинина и Телескопова), лежит традиционная для всего списочного кластера ностальгическая составляющая, взятая в советском повороте.

Не завоеванный большевиками остров Крым воплощает — в согласии с демаркационным контуром Мандельштама — одновременно и дореволюционность, и зарубежность, а Париж, где происходит действие главы V романа, являет хрестоматийное воплощение западности. Список вводится фразой:

[О]н рулил по кишащим пятакам Правого Берега, когда его вдруг пронзила паническая мысль: завтра лечу в Москву, а ничего не купил из того, чего там нет! —

и открывается резюмирующим ее негативный финал «Не купил:…», в лоб задавая ностальгическую тему заказа на заморский дефицит.

Список нарочито длинный, синтаксически однообразный и вообще как бы совершенно деловой, литературно непритязательный, — похоже, что Аксенов сознательно отталкивается от игривого смакования деталей, до конца проэксплуатированного Евтушенко. Зато он коллекционерски насыщает список множеством разнообразных — прижившихся и новейших — языковых заимствований:

мини-фото, джинсы, ангора, кашмир, алка зельцер, «скоч», виски, тоник, джина, вермута, «паркер», «монблан», кассета, диктофон, специи, тампекс, менструации, фломастеры, hi-fi, презервативы, вакцина, «Монополь», реостаты, «поляроид», кассетник, STR, баллоны, пьезокристалл, «кварц», галогенный, «Vogue», «Playboy», «Downbeat»,

напоминающих нам, что немногое изменилось со времен пушкинского Но панталоны, фрак, жилет — Всех этих слов на русском нет.