Симон Соловейчик - Непрописные истины воспитания. Избранные статьи

Кто человек человеку? На этот вопрос отвечали по– разному. Говорили, что человек человеку – волк, человек человеку – друг (а также товарищ и брат). Когда-то я читал в записках старого русского писателя Алексея Ремизова, что человек человеку – бревно.

Оглядевшись вокруг и кое-что припомнив, согласишься: кто – волк, кто – друг, а кто и вправду бревно. Полное равнодушие.

Но если в одном слове выразить оптимистическое представление о человеке (а лишь такие представления годятся для воспитания младшего мира), то следовало бы сказать так: человек человеку – заступник. Кормилец, поилец, надежда и заступник.

Более того, человек лишь в той степени человек, в которой он способен заступиться за кого-то или за что-то. В заступничестве соединяются сила и нравственность.

Я читал однажды дневник погибшего в автокатастрофе 18-летнего юноши, с которым произошла среди других и такая история: лет в шестнадцать он шел по улице вечером, и на его глазах трое тащили девушку в темный двор. Он прошел мимо. Произошла странность: главное, что помешало ему заступиться, было немодное в ту пору длинное пальто. Он казался себе безобразным в этом пальто, он не мог броситься на помощь в таком глупом виде. Подростки… Но юноша не мог пережить позора. Он чуть не покончил с собой, он переменил всю свою жизнь, он бросил школу и пошел работать бетонщиком на завод. Как и многие юноши, он хотел стать человеком, а быть человеком для него означало быть способным заступиться.

Когда власти прежних времен хотели убить души, они доводили людей до такого состояния, что те переставали заступаться даже за родных и близких. Это самый надежный способ убиения личности. «К этому и стремилось начальство»… Это одна из самых страшных жестокостей тридцатых годов.

В 1949 году мой товарищ, с которым я полгода сидел рядом на лекциях, однажды не пришел в университет. Не было его и на второй день, и на третий, тогда я позвонил ему домой. Мама его, плача, сказала, что его арестовали. Что же я сделал?

Ничего. Я не спросил маму, за что. Я был как айтматовский манкурт, которого пыткой заставили забыть, кто он, чтобы обратить в рабство. Меня и многих из нас заставляли забывать, кто же те люди, что возле нас, и тем порабощали. Заступничество каралось едва ли не жестче, чем, скажем, заговор против государства, потому что заговоры были фиктивными, а заступничество, пусть и редкое, было реальным.

«Не заступайся! Не смей заступаться!» – шипели на людей…

Но ведь и сегодня в школе первоклашкам внушают: «А ты почему вмешиваешься? Кто тебя просил? Тоже мне, адвокат нашелся! Без тебя разберемся!» У нас пока что первый кнут не доносчику, а заступнику.

Словом, молчи, когда твоего товарища бранят и обвиняют. Без тебя обойдутся и разберутся. С этого «без тебя» и начинается подавление хозяина в человеке, и вскоре он и сам себе не хозяин. Дозу за дозой вводят иные учителя убивающий личность наркотик: «Все будет без тебя», пока человек не начинает жить без себя, от самого себя отчуждается. Тогда он берется за реальные наркотики. Почти все школьные конфликты приводят к поиску зачинщика (то есть поощрению предательства) и подавлению заступников.

Из всех культов, которые необходимы обществу (культ Родины, культ нравственности, культ порядочности; общество без культов – это общество без культуры), на одно из первых мест стоило бы поставить культ заступничества. Будем хвалить наших детей за малейшее заступничество с их стороны, будем возвышать героев-заступников. Ведь и святым люди молятся – заступись! Заступники – святые.

Позволю себе полстранички воспоминаний. Двадцать лет назад я написал пьесу «Печальный однолюб». Там рассказывалось о хорошем учителе, прототипом которого был известный педагог из Донецка Виктор Федорович Шаталов.

Спектакль был поставлен во многих театрах и на телевидении, и в Москве шел пятнадцать лет, и каждый раз артист Геннадий Печников, игравший главного героя, произносил свой монолог о Дон Кихотах:

– В Москве, я видел на афишах, в пяти театрах – спектакли про Дон Кихота. Пьесы, балет и даже мюзикл. Будьте Дон Кихотами! Будьте Дон Кихотами! Большая нужда в Дон Кихотах… Хорошо ли это? Ну ладно, я стану Дон Кихотом. И меня тут же распнут на крыльях ветряной мельницы, как положено.

«Не-ет, Верочка, – говорил учитель Лунев-Шаталов влюбленной в него молодой учительнице, – мне нельзя быть Дон Кихотом! Я не имею права пострадать! Не имею права ходить в обиженных, жаловаться на непонимание, намекать на то, что ничего у нас не сделаешь, вызывать сочувствие… Я не имею права быть неудачником. Пусть неудачник плачет! Но где-нибудь в стороне, подальше от школы…»

Но вот недавно телевидение показывало талантливый многосерийный спектакль о Дон Кихоте, и снова я стал думать о том, хорошо ли это – быть Дон Кихотом? Хорошо ли призывать людей к донкихотству? Хорошо ли то время, которое нуждается не только в героях, но и в сверхгероях, на них надеется?..

«Будьте Дон Кихотами» – это от доброго сердца или от дурной жизни, от страшного отчаяния?

Заострим вопрос: хотели бы вы, чтобы ваш ребенок вырос Дон Кихотом?

Какая-нибудь тетя самых строгих правил зайдется от такого кощунства. Как же! Чистая нравственность! Защитник вдов и сирот! Благородство! Отвага! Бескорыстие!

Такие люди нам нужны, таких людей не хватает, повывелись. Что будет без Дон Кихотов?

Но каждый раз, пока шел телеспектакль, как включишь телевизор, много вечеров подряд все бьют нашего героя да колошматят. И что-то, знаете ли, не хочется такой судьбы ни моим детям, ни вашим.

Пожалуй, мой дядька из пьесы был прав – он защищал детей от философии неудачника, он хотел научить их побеждать – что плохого?

Но он и сам был Дон Кихотом, вот в чем дело.

Нельзя звать людей на подвиг, подвиг можно совершать лишь самому. В давней песне было: «Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой» – это в мирное-то время! Если в мирное время приказывают гражданам становиться героями, это не очень хорошо.

Пишу это – но с осторожностью. Нравственные вопросы так трудны! Однако именно эти, самые трудные, двойственные вопросы и воспитывают нравственность. «Не лги», «не воруй» – на этом высокие чувства не воспитаешь, главный секрет – в сложном, неочевидном, когда ум ничего сказать не может и, само собою, вступает сердце.

Четырнадцатилетняя славная девочка сердится на родителей:

– Вы сами христосики и из меня хотите христосика сделать, а я не буду им! Я буду злой!

Родители в ужасе. Что за чудовище они вырастили? Что за дети пошли? Но проходит время, девочка едет в гости в дальнюю страну, где очень дешевый жемчуг, и привозит по нитке чуть ли не всем девочкам в классе. Подруги в смятении: «Ты знаешь, сколько стоит такая нить?» «Ну и что? – беспечно отвечает девочка. – Мне же они почти даром достались».