Эрик Вейнер - География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи

Я спускаюсь по Холму муз. Прохожу мимо игрушечных поездов и воздушных шариков с Микки-Маусом, сувенирных лавок, торгующих философскими календариками (Сократ соответствует ноябрю), мимо бегунов и собачников. И обдумываю этот вопрос, снова и снова. Он крутится в моей голове как шашлык на вертеле у одного из бесчисленных торговцев сувлаки.

Я иду и думаю, думаю и иду, бессознательно повторяя ритуал, древний, как этот холм. Вот уже и гостиница. Прогулка добавила сил, но не принесла ответов. Правда, вопросы стали более интересными. «Молодец, – слышу я голос Сократа. – Продолжай спрашивать. Путь к мудрости вымощен хорошими вопросами».

Настает мой последний день в Афинах. Я отправляюсь в «Мост» выпить напоследок эспрессо и поразмыслить. Удобно устроившись за любимым столиком, достаю блокнот и рисую знак вопроса.

Почему именно Афины? Из всего, что я читал об этом странном и удивительном народе, мне больше всего запомнились слова Платона: «Здесь будет взращиваться то, что почтенно». Как просто и очевидно – и как глубоко! Мы получаем тех гениев, которых хотим и которых заслуживаем.

А что было почтенно у афинян? Они чтили природу и ходьбу. Они не были гурманами, но воздавали должное вину, смешав его с водой. Может быть, несколько несерьезно относились к личной гигиене, зато серьезно – к гражданскому долгу. Любили искусство (хотя само это выражение не использовали). Жили просто и просто жили. Зачастую сама собой возникала красота – и в этих случаях они не оставались равнодушными к ней. Для них была важна конкуренция, но не ради личной славы. Они не боялись ни перемен, ни смерти. Точно и талантливо использовали слова. И видели свет.

Они жили в тревожные времена, но не прятались ни за стенами, подобно воинственным спартанцам, ни под теплым одеялом благополучия и гурманства, подобно другим городам-государствам. Афиняне спокойно воспринимали неопределенность и трудности, сохраняя всяческую открытость, даже когда благоразумие могло бы склонить к иному. Именно открытость сделала Афины Афинами. Открытость к чужеземным товарам, необычным людям, странным идеям.

Афиняне многое сделали правильно. И все же их золотой век был коротким. Что же испортилось?

С одной стороны – ничего. В 1944 г. антрополог Альфред Крёбер опубликовал книгу под названием «Культурные конфигурации роста». Название ужасное, а сама книга известна лишь узкому кругу специалистов, но написана она смело и интересно. Ее задача – очертить взлеты и падения человечества. По мнению Крёбера, именно культура, а не генетика объясняет скопления гениев (в частности, в Афинах). Он пытается также объяснить, почему каждый золотой век недолог. Культура, заявляет он, подобна повару: чем больше ингредиентов («культурных конфигураций») имеет она в своем распоряжении, тем больше «блюд» способна приготовить. Однако рано или поздно даже самые богатые запасы иссякают. Именно это произошло с Афинами. К моменту казни Сократа (399 г. до н. э.) афинский буфет был пуст. Его «культурные конфигурации» исчерпали себя. Оставалось лишь заниматься самоплагиатом.

С другой стороны, афиняне сами подстегнули процесс, совершив ряд оплошностей и поддавшись, как сказал один историк, «ползучему тщеславию». Они строили демократию у себя на родине (и то не для всех), но не стремились к ней за рубежом. Под конец правления Перикл отошел от политики открытости и стал сторониться чужеземцев. Он недооценил также Спарту, извечного недруга Афин, – и в итоге Афины (уже при новом вожде) ввязались в Сицилийскую экспедицию (классический пример лишних амбиций). Получился своего рода «афинский Вьетнам».

Гниль подтачивала общество изнутри. Дома становились больше и претенциознее, улицы – шире, город – бездушнее. Появились гурманы. (Кстати, если изобилие гурманов предвещает закат цивилизации, то песенка Америки спета.) Усиливался разрыв между богатыми и бедными, гражданами и негражданами. Обрели популярность софисты с их словесной акробатикой. Ослабел научный поиск. В некогда живой городской атмосфере появилось нечто балаганное: «Профессиональные фрики, фокусники и карлики заполонили место, которое некогда занимали приличные граждане», – объясняет Льюис Мамфорд.

Каждый очаг гениальности несет в себе семена собственного разрушения. Думаю, греки понимали это. Конечно, они не ведали, когда именно закончатся их дни под солнцем, но знали, что «человеческое счастье изменчиво» (Геродот) [27] – и так же изменчив человеческий гений.

С закатом Афин гений нашел себе иное место – в тысячах километров к востоку. Там распустился цветок нового золотого века. Он мало напоминал афинский, но был не менее замечателен.

Не скажу со всей уверенностью, но та чашка чая, с которой я сижу в кафе китайского города Ханчжоу, просится под это определение. Чай подан в стеклянном чайнике, а в горячей воде, словно лилии в вермонтском пруду, покачиваются цветки хризантемы.

Я наливаю напиток аккуратно, держа сосуд с той осторожностью, с какой держат скальпель и младенцев. Медленно делаю глоток. Вкус и в самом деле восхитителен. Гениальность может проявиться в любой сфере, сколь угодно бытовой. Гениальным бывают и человек, и место, и чашка чая.

Однажды я познакомился с экс-кофеманом. Когда-то он выпивал в день по шесть-семь чашек, но потом в нем что-то изменилось – и он завязал. Больше никакого кофе. Только чай. «Кофе помогал мне думать быстрее, но благодаря чаю я стал думать глубже», – сообщил он с убежденностью неофита. Теперь, сидя с дивным чаем в совершенной ханчжоуской чайной, я отчасти понимаю его. А вдруг это объясняет разницу между китайским и западным гением?

Нам на Западе нравится взбадривать себя кофеином: выпил – мысль прояснилась. На Востоке усваивают кофеин медленнее. Все происходит неспешно. И, как я вскоре узнаю, это одно из многочисленных различий между восточным и западным подходом к творчеству.

Кафе называется «Старое место» (Taigu). Старое не в смысле «ветхое и захудалое», а в смысле «прочное», «уходящее корнями в прошлое». И даже столик здесь словно живет в своем особом мире. В соседстве с лампами Тиффани и плюшевыми подушками он приводит на ум один из изысканных железнодорожных вагонов XIX века.

Тем приятнее каждый глоток чая. Чай, как я сказал, гениальный. А я затем и приехал в Ханчжоу: за гением. Запад выдумал это слово и придал ему квазирелигиозный статус, но на само понятие у нас нет монополии. Ароматов гения существует не меньше, чем оттенков счастья или мороженого, и мне не терпится вкусить его китайскую разновидность.