Эрик Вейнер - География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи

Чтобы разобраться в этом, он подключил группу людей – креативных и не очень – к электроэнцефалографам и дал им серию тестов на творческое мышление. Результаты оказались удивительными: в ходе выполнения тестов более креативные участники выказали меньше кортикального бодрствования, чем менее креативные.

Мартиндейл сделал вывод: более высокая степень кортикального бодрствования полезна, когда мы занимаемся балансом чековой книжки или прячемся от тигра, но не тогда, когда пытаемся сочинить оперу, пишем роман или изобретаем новую интернет-технологию. В этих случаях нам понадобится то, что Мартиндейл назвал дефокусированным (или рассеянным) вниманием. Человек в таком состоянии не рассеян в обычном смысле слова. Это своего рода отрешенная привязанность, сродни буддийской: человек одновременно рассеян и собран.

Но почему, спросил Мартиндейл, одни люди выигрывают от дефокусированного внимания, а другие нет? Креативные личности не более способны контролировать свое кортикальное бодрствование, чем все прочие. По мнению Мартиндейла, творческие достижения основаны не на самоконтроле, а на «нечаянном вдохновении».

Нечаянное вдохновение? Что это такое? Мартиндейл, скончавшийся в 2008 г., так и не раскрыл смысл этого понятия. Однако у меня волей-неволей возникает мысль: а вдруг оно способно объяснить неугомонность многих творческих людей? Меняя обстановку, они бессознательно пытаются снизить уровень кортикального бодрствования и дефокусировать внимание.

Как бы то ни было, у Моцарта все получалось. Он снова и снова совершал настоящие чудеса в музыке: писал симфонии за то время, которое у большинства из нас ушло бы на заполнение налоговой декларации. Говорят, он сочинил увертюру к своей опере «Дон Жуан» за вечер до премьеры. И все же – и это существенно – он совершал эти чудеса, когда этого кто-то требовал (обычно покровитель). «Когда он садился за работу, вдохновение брало свое, но это вдохновение чаще было вызвано полученным заказом, необходимостью написать новое произведение или сделать подарок другу», – пишет биограф Моцарта Питер Гей. Просто так Моцарт почти не сочинял. Лишь время от времени он создавал куски, еще не зная точно, когда и в какое произведение включит их. Подобно Леонардо да Винчи, Моцарт заканчивал не все, что начинал. После него осталось около сотни музыкальных фрагментов: это либо вещи, к которым он утратил интерес, либо (чаще) произведения, заказ на которые был отменен.

Моцарт любил деньги. Зарабатывал много, а тратил еще больше: на изысканные наряды, гурманскую еду, а больше всего – на азартные игры. Увы, бильярдист из него вышел так себе, и вскоре он задолжал порядка 1500 флоринов, что по тем временам превышало неплохую годовую зарплату. Долги служили источником постоянного беспокойства – где взять деньги? – но и стимулировали писать новые партитуры. Мы должны сказать спасибо азартности и мотовству Моцарта: его дивной музыкой мы отчасти обязаны им. Если бы он лучше играл в бильярд или больше экономил на покупках, количество его произведений существенно убавилось бы.

Мотивы Моцарта были как внешними, когда та или иная сила выдвигала требования к нему, так и внутренними. Погрузившись в работу, он скоро оказывался в некоем «потоке» – терял чувство времени и быстро забывал о требованиях внешнего мира. Как и у других гениев, эта комбинация внутренней и внешней мотивации максимально раскрывала его способности.

Кстати, я не хочу сказать, что Моцарт был очень гармоничной личностью. Куда там! Почитайте его письма – и вы, возможно, согласитесь с Бодлером: «Прекрасное – всегда странно». У Моцарта было своеобразное «туалетное» чувство юмора. «Ах, моя задница горит огнем» – так начинается один из самых мягких пассажей. Однако голливудский образ Моцарта как человека эмоционально заторможенного и незрелого не соответствует действительности. Разве незрелый человек мог бы написать произведения, отличающиеся такой эмоциональной глубиной? И хотя нам нравится представлять Моцарта личностью не от мира сего, он не был таким. Он был сыном своего времени. В каком-то смысле он был даже больше сыном своего времени, чем его современники. И именно это сделало его великим. Его музыка, особенно оперы, требовала «чуткости к обществу, от которого зависели успех и неудача», замечает биограф Фолькмар Браунберенс.

Моцарт любил Вену. Любил ее и за музыкальность, и за терпимость, и за безграничный горизонт возможностей. А больше всего, мне кажется, за высокие стандарты. Венцы, как и флорентийцы, были взыскательными критиками. «И маленький человек, сидевший за рюмкой, требовал от музыкантов такой же хорошей музыки, как от хозяина – пива», – замечает Стефан Цвейг. И добавляет: «Этот неустанный и безжалостный контроль побуждал каждого художника в Вене к высшим достижениям и держал все искусства на высшем уровне». Город подталкивал музыкантов к высшим свершениям потому, что не желал мириться с посредственными достижениями.

Однако вот проблема: уровень у слушателей был все же разным. А Моцарт хотел сочинять музыку для широкой публики. Как тут быть? Не опошлять же собственные тексты – настоящий мастер на это не пойдет. Поэтому Моцарт нашел способ, который намного опередил свое время. Он сочинял симфонии так, как Pixar делает фильмы: ориентируясь сразу на разные аудитории. Pixar имеет в виду детей и их родителей. Дети не понимают юмористического подтекста многих фраз, зато взрослые получают от него удовольствие. Моцарт тоже работал на две разные аудитории. Свой подход он объясняет в письме к отцу (28 декабря 1782 г.): «Там и сям есть места, которые смогут оценить лишь знатоки. Однако написаны эти отрывки так, чтобы и незнатоки получили удовольствие, хотя и не зная почему». Наверное, таковы все шедевры, от «Волшебной флейты» до «Суперсемейки»: они действуют сразу на нескольких уровнях. Их «линейная» внешность обманчива (как и у Парфенона). Все великие произведения содержат скрытую кривизну.

Говорят, что оригинальность есть искусство сокрытия источников. В этом есть здравое зерно, и Моцарт обильно черпал у собратьев-композиторов, живых и умерших. На него оказали глубокое влияние традиции итальянской оперы, его учителя падре Мартини и Йозеф Гайдн, музыка Баха и Генделя. Он переписывал ноты этих мастеров от руки, словно такое механическое воспроизведение помогало ему впитать их величие. Первые пять фортепьянных концертов Моцарта, написанные им еще в 11 лет, были весьма искусными, но далекими от оригинальности. Он собрал их из произведений других композиторов. А первые по-настоящему самостоятельные произведения у него появились лет в семнадцать. Тоже, конечно, рано – но не абсурдно рано.