Юрген Торвальд - Век хирургов

Четырьмя неделями позже я получил письмо от Дункана, в котором он писал, что роды под хлороформовым наркозом в мгновение ока стали в Великобритании модными. Теперь акушеры принимали роды только «по-королевски», и там, где раньше акушер рисковал встретить безудержное противостояние, теперь он рисковал столкнуться с безудержным восторгом.

Через год я и сам имел возможность убедиться в этом, посетив Эдинбург и Лондон. Там я намеревался ознакомиться с историей появления на свет королевского отпрыска, которая таким кардинальным и удивительным образом поменяла ход событий. Однако я заблуждался, с американской и очень юношеской беспечностью полагая, что таинство родов европейской королевской особы постигнуть так же легко, как и ту тайну, которая изначально покрывала историю изобретения эфирного наркоза.

Джон Сноу тщательно оберегал врачебную тайну. И даже позднее, когда я завел множество друзей среди английских медиков и заслужил определенное доверие, которое позволяло мне быть в курсе всех сенсационных происшествий и исторических событий, я так и не смог выяснить никаких подробностей появления на свет принца Леопольда, как и деталей последующих, ставших последними, родов королевы Виктории, которые состоялись четырнадцатого апреля 1857 года при содействии того же доктора Сноу и хлороформа. Речь шла о рождении принцессы Соединенного Королевства Беатрис. Осмелюсь предположить, что мне удалось собрать все факты, доступные простым смертным за пределами королевского двора.

В самом начале апреля 1853 года Джон Сноу совершенно неожиданно по распоряжению супруга королевы Виктории был вызван в Букингемский дворец. К тому моменту он уже в течение семи лет занимался изучением наркоза, в особенности хлороформа. Сноу было тридцать восемь лет, он любил уединение и по натуре был замкнутым одиночкой. Ему были незнакомы любовные омуты, и он вел холостяцкий образ жизни до самой ранней своей смерти, которая настигла его вскоре после следующих безболезненных родов королевы в 1857 году. В 1854 году я оказался с визитом в его отшельническом жилище на Фирт-стрит в Лондоне. Тогда из никому не известного, брошенного даже собственными пациентами из-за его серьезности, скепсиса и нелюдимости врача он превратился в представителя так широко распространившегося позже направления в медицине и передового специалиста в области анестезии…

Из случайного наблюдения одного лондонского аптекаря, который в 1847 году с бутылочкой эфира в руке торопился от одного дома к другому, от одного больного к следующему, – вот из чего родилось его «эфирное дело». И этот самый аптекарь подтолкнул Сноу на путь к успеху. Планомерно он исследовал воздействие эфира, а затем и хлороформа на человеческое тело. Несмотря на собственную физическую слабость и болезни, он не раз подвергал себя экспериментам, чтобы с уверенностью заключить, какое количество хлороформа необходимо, чтобы потерять чувствительность или сознание. Для родового наркоза он изобрел современную изящную технику «одурманивания», или «прерывистого наркоза». С ее помощью роженица не погружалась в длительный сон, а напротив, согласно этой методе, в самом начале схваток она вдыхала немного хлороформа и, если боль уходила, сразу же убирала от лица пропитанный препаратом платок. Точно такую технику он использовал, принимая роды у королевы Виктории.

После супруг королевы более часа беседовал со Сноу, задавая ему бесконечные вопросы о действии наркоза, о безболезненных родах и возможных опасных последствиях. Принц-консорт Альберт оказался довольно хорошо информированным. Оказалось, что он читал статьи и работы Сноу… Как выяснилось позже, Альберт и один из ближайших его поверенных, немецкий врач тех дней барон Штокмар, были главными инициаторами всего предприятия: именно они захотели чувствовать запах хлороформа в той комнате, где рожала королева. Оба при этом были необычайно вдохновлены любыми веяниями научного прогресса. Более того, в этом поступке Альберта проявилась его трогательная любовь к королеве, ведь все муки своей супруги во время ее многочисленных родов он переживал вместе с ней как свои собственные. Уважение Джона Сноу к фактам и его академическая манера так убедительно подействовали на принца-консорта, что тот обратился к нему с просьбой: он попросил его подготовиться к «решающему часу», поскольку королева в скором времени должна была разрешиться. В этом деле Альберт заручился поддержкой педантичного Чарльза Локока, придерживающегося очень современных взглядов, тогда как Джеймс Кларк, бесполезный личный врач, содержавшийся при дворе только в силу своей узколобой преданности королеве, запротестовал.

Утром седьмого апреля 1853 года в присутствии Кларка, а также Локока и Фергюссона, оба из которых были акушерами, но при этом лишь Локок оказывал королеве практическое содействие, Джон Сноу смочил ингаляционную маску «безопасными тридцатью» каплями раствора и прижал ее к носу и рту королевы. По словам Локока, Сноу был мертвенно бледен, а его маленькое болезненное лицо, казалось, сжалось до крохотных размеров и стало походить на маску. Присутствовавшая в его поведении с самого начала нервозность была совершенно излишней, но еще усилилась, поскольку он, видимо, не решался взглянуть на королеву «в положении, в котором он лицезрел уже не одну обыкновенную женщину». К величайшему облегчению собравшихся наркоз подействовал на королеву сразу же. Еще пятнадцать раз Сноу приходилось орошать маску пятнадцатью-двадцатью каплями хлороформа. И уже через тридцать пять мучительных минут без всяких осложнений на свет появился принц Леопольд. При этом роженица, которой на тот момент было уже тридцать четыре года, что довольно немало, не издала ни стона.

На следующее утро Джон Сноу проснулся знаменитым. Бесчисленные великосветские пациентки из самых блистательных слоев лондонского общества желали уснуть от наркоза только под его рукой. Между тем никто пока не подозревал, что оба ребенка, рожденные королевой под наркозом, больны неизлечимым заболеванием крови.

Когда же эти обстоятельства прояснились, на пути хлороформа в родильные дома и операционные всего мира возникли новые тупики, и найти обходной маршрут зачастую было не так уж и просто. Тогда самые яростные противники Симпсона не постеснялись буквально из воздуха соорудить новые доказательства тому, что применение хлороформа противозаконно и противоестественно. Развитие болезни у обоих детей они нарекли Божьей карой за безбожный поступок. И только неведение уберегло Симпсона от новых враждебных нападок. Так он стал единственным счастливым и благополучным изобретателем наркоза. Однако лучи его славы довольно ярко осветили неброские на первый взгляд черты его характера. Во всех его рассказах о своем великом изобретении – в том числе в тех, что слышал от него я, – он забывал упомянуть человека, который, по сути, и открыл ему путь к хлороформу и славе. Это был химик Дэвид Уолди из Ливерпуля. Также он не пытался протестовать, когда британская общественность значительно повысила его в ранге, сделав из открывателя свойств хлороформа изобретателем наркоза и анестезии в целом.