Романов П.В. - Россия и Запад Том 1 - 2009

Все это, впрочем, любопытно, но и только. Важнее вопрос: зачем? Найти хоть малейшую выгоду, ради которой России имело бы смысл гнать своих казаков в Индию, нельзя. Наоборот, война с Англией наносила немалый ущерб русской торговле, ослабляла ее и без того не очень здоровую экономику. Если для Наполеона успех индийского проекта означал ослабление могущества Англии, что автоматически делало Францию полновластной хозяйкой Европы, то Павел ввязался в это дело из-за ущемленной рыцарской чести. Главной целью всей российской внешней политики того времени стало освобождение от англичан небольшого острова посреди Средиземного моря. Войска Платова шли в крестовый поход против Альбиона, но уж очень замысловатым путем. Продолжался поход, правда, недолго, с конца февраля по март 1801 года, когда в пути казаков настиг приказ: возвращаться домой, Павел I скончался.

У Наполеона участие англичан в убийстве российского императора не вызывало ни малейших сомнений. Если исходить из классической формулы «кому это выгодно?», то Наполеон прав. Союз Франции с Россией моментально рухнул, и выиграла от этого Англия.

Но имелись и другие заинтересованные лица. Множество лиц. Чуть ли не все российское дворянство. На следующий день после гибели Павла в Петербурге нельзя было достать шампанского — так бурно дворяне праздновали смерть государя, за все свое царствование не казнившего ни одного подданного.

Народ шампанское не пил. По воспоминаниям гвардейского офицера Саблукова, свидетеля событий той трагической ночи, когда солдатам из караула предложили принести присягу новому императору, они поначалу не согласились, потребовав показать им мертвого Павла. Заговорщики, поколебавшись, все же предпочли пропустить в императорскую спальню солдатскую делегацию.

На вопрос, готовы ли они теперь присягнуть Александру I, один из солдат невесело ответил: «Точно так... хотя лучше покойного ему не быть... А впрочем, — добавил он, — все одно: кто ни поп, тот и батька!»

Александр I совместил в себе многие несовместимые качества, присущие двум его родственникам-антиподам: Екатерине II и Павлу I. Историки по окончании его царствования — а оно продолжалось ровно четверть века, с 1801 по 1825 год, — споря между собой, называли Александра Павловича то «отвлеченным либералом», то «политическим альтруистом», то «религиозным консерватором». При этом все были правы. Личность императора оказалась на удивление многогранной.

Расщепления личности при этом не происходило. Причин тому несколько. Одни из них следует искать в наследственности императора, другие кроются в его воспитании и в эпохе, в которую он жил.

Уже в юности Александр демонстрировал удивительное умение приспосабливаться к любой среде обитания. Утром он бывал у отца в Гатчине, старательно подражая во всем великому князю, а вечером, скинув прусский мундир и припудрив нос, появлялся в Эрмитаже, поражая екатерининский двор своими изысканными манерами и блистательной внешностью. С другой стороны, в «религиозном консерватизме» Александра, особенно проявившемся на закате жизни, легко увидеть наследие уже не бабки, а отца, мистицизм Павла I. Просто сын пошел здесь не извилистой и сложной тропой экуменизма, а хорошо протоптанной православной дорогой.

Будучи любимым внуком Екатерины, Александр был воспитан разнообразно, но хлопотливо и поверхностно. В основном наследник учился на «моральных сказках», далеких от реальной жизни. Сначала ему читали сказки в буквальном смысле слова, их с удовольствием писала внуку сама Екатерина, а затем в переносном. Главным воспитателем политической мысли будущего императора стал швейцарский республиканец Лагарп, по ироничныму замечанию Ключевского, «ходячая и очень говорливая либеральная книжка».

В результате Александр знал очень много и слишком мало, то есть прекрасно ориентировался в трудах Демосфена, Плутарха, Тацита, английских и французских историков и философов, но слишком долго не имел представления о том, что реально происходит за пределами Гатчины и Эрмитажа. Поэтому, получив императорскую корону, Александр I часто тяготился ею и искренне мечтал избавиться от непомерного груза ответственности.

Прологом царствования Александра I явился последний в истории царской России классический византийский дворцовый переворот, когда далеко не лучшая часть российского дворянства, защищая в основном свои эгоистические интересы, устранила неугодного ей монарха. А эпилогом стало восстание декабристов, принципиально иных по своим взглядам и морали дворян, самых просвещенных людей России. Рискуя своим благополучием и жизнью, они попытались повернуть страну от абсолютизма к республике или как минимум к конституционной монархии, целенаправленно уходя от Византии на Запад.

Как и Екатерина II, Александр I умел и любил нравиться, а потому не отличался прямодушием, мог приспосабливаться к ситуации, притворяться. И тем не менее в главном он был, пожалуй, искренним человеком и искренним политиком, хотя зачастую и идеалистом, чем напоминал Павла. Отец пытался строить свою политику, опираясь на кодекс рыцарской чести, а сын (особенно в последние годы царствования) - на Евангелие.

В юности, защищая дорогие ему идеи «отвлеченного либерализма», Александр на глазах у изумленной светской публики как-то на прогулке в саду подрался с братом Константином, исповедовавшим сугубо консервативные взгляды. Братья катались по траве и работали кулаками искренне и ожесточенно. Не вызывает никакого сомнения и та религиозность, что отличала Александра перед смертью.

Столь же искренен был Александр I и в своем политическом альтруизме. Многих историков, в зависимости от их национальной принадлежности и симпатий, восхищало или, наоборот, отчаянно огорчало хитроумие Талейрана и Меттерниха, не раз переигрывавших русских на дипломатическом поле. При этом, однако, никто из них не принимал в расчет решающего на самом деле фактора — Александр, признанный глава антинаполеоновской коалиции, ее Агамемнон, полагал, что для прочного мира и устройства запутанных европейских дел Российская империя может и обязана поступиться многим.

Русские не раз в это время уступали, но не от слабости, а от сознания своего превосходства. Слава Талейрана и Меттерниха заметно тускнеет, если учесть, что они, играя в политические игры с Россией, почти всякий раз закатывали мяч в пустые ворота, которые Александр и не думал защищать.

Возвращаясь к разговору о «русской угрозе», отмечу, что среди российских императоров искать великих полководцев не стоит. Петр I — великий реформатор, но, если не впадать в извечный патриотический соблазн приукрашивать свою национальную историю, придется признать, что как полководец он выиграл лишь одно по-настоящему крупное сражение — Полтавскую битву.