Карлтон Кун - Расы Европы

Эта небольшая группа из семи мужских и трех женских черепов в общем однородная, хоть и не абсолютно. Все эти черепа по своему расовому типу европеоидны. Их лица немного шире, чем у большинства средиземноморских групп, но несильно. Их носы, за исключением одного крайне лепторинного мужчины, мезоринные или хамеринные; но таковы же носы у многих древних дунайцев. Форма черепа мезоцефальная или долихоцефальная, у одного мужчины указатель достигает 83; свод умеренно высокий, лоб обычно прямой, а надбровные дуги умеренные.

В этих черепах нет ничего нового и ничего специфически монголоидного. Они сильно напоминают другую небольшую серию из восьми мужских черепов из захоронения Полом в том же районе, что и ананьинские захоронения [463](см. приложение 1, кол. 50), датирующиеся временем с IX в. н.э., и известно, что это финны пермской группы. Из-за их небольшого количества нельзя найти никаких различий, которые были бы статистически действительными. Третья группа с нижней Волги, представляющая мордвинов XIV в., схожа с ананьинскими и пермскими черепами, за исключением того, что она крайне длинноголова – ее указатели сконцентрированы в диапазоне от 71 до 73.

При метрическом сравнении первых двух групп финских черепов со всеми ранее изученными европейскими сериями обнаруживается, что они без труда подходят к диапазону индоевропейцев железного века. В целом они больше всего напоминают членов промежуточной группы с бо́льшими размерами; также они в значительной степени напоминают скифские черепа. Но еще ближе они к минусинским черепам. Они немного меньше, чем германский тип, но у них такие же высота свода и ширина лица. По форме носа и высоте черепа они напоминают дунайцев неолита.

Новости о расовом положении этих древних финских черепов будут сюрпризом для тех ученых, которые видят в финнах группу монголоидных эмигрантов из Азии. Однако неоспоримо, что в своей основе, если не полностью, они были европеоидами, несмотря на небольшое количество материала Дебеца. Также нельзя выводить финнов из мезолитических обитателей лесов; можно предполагать только их небольшое влияние. Далее, в древней ананьинской серии во всех семи черепах, кроме одного, можно найти узнаваемые особенности, характерные для шнуровиков. Таким образом, на основе этого финно-угров можно рассматривать (до их экспансии в их исторические места) как европеоидов смешанного происхождения, по своему основному типу дунайцев с некоторым брахицефальным элементом, а также крайне длинноголовыми вариациями. Первый элемент уже знаком нам в форме шнурового типа; второй нельзя определить точно, но он европеоидный. Его единственное заметное отличие от других в той же серии – это бо́льшая ширина черепа. Этот широкоголовый элемент совершенно отсутствует в поздней группе с нижней Волги, от которой у нас есть только черепные указатели.

Открытие Дебеца, что финно-угры изначально были чистыми европеоидами и, более того, не являются местным сохранившимся палеолитическим или мезолитическим населением, находится в абсолютном согласии с современным состоянием языкознания, которое делает их форму речи одним из двух равнозначных элементов в основе индоевропейского праязыка. Они не только были, но по логическим соображениям и должны были быть в широком смысле средиземноморцами.

По таким же логическим соображениям это открытие не отменяет гипотезу о том, что потомки мезолитических охотников и рыболовов сохранились до современности в лесах дальнего севера, а также то, что некоторые из них могли избежать растворения в тех финских племенах, которые мигрировали даже за пределы Пермской земли в прохладные истоки Арктического океана. Однако эту теорию очень трудно проверить, ибо, если мы посмотрим на древнюю расовую историю северного лесного пояса [464], мы найдем очень мало скелетных данных. Существующий материал почти полностью происходит из Латвии, Эстонии и области озера Ладога – т.е. областей севернее и западнее исторического финского центра. Он включает черепа шнурового типа, как смешанные, так и нет, а также некоторое количество трудноопределимых черепов, не подходящих в обычную европейскую картину. Многие из них брахицефальные, некоторые же, возможно, зачаточно или частично монголоидные.

К сожалению, описание этих черепов не позволяет ясно определить их расовое положение. Подобные им спорадически появлялись в сериях позднего неолита и бронзового века в Польше и на равнинах южной России – очевидно, как инородные элементы с севера. Но их количества было недостаточно, чтобы изменить господствующий характер населения областей к югу от лесного пояса, из которых они появились, как и костяные шлемы блуждающих жителей лесов.

Таким образом, почти до III в. Европа (возможно, за исключением самого дальнего арктического берега) не знала завоеваний монголоидных народов. Западная Азия, от Босфора до Инда и равнин к востоку от Каспия также не знали их. Но с прибытием гуннов эта пустота была вскоре заполнена.

2. Тюрки и монголы

Чтобы обсудить движения азиатских народов в Европу, начиная с первого нашествия гуннов до завоеваний турок-османов в XVI в., необходимо кратко обозреть события в Средней и Восточной Азии, предшествовавшие этим вторжениям и ускорившие их.

С того времени, как предки индоариев появились в Русском Туркестане, чтобы позже спуститься в холмы северо-западной Индии, большая часть этой травяной равнины была родиной иранцев. Когда их родственники восходили на горы, которые приведут их в Индию и Ирано-афганское нагорье, эти иранцы предпочли остаться. Очевидно, они отлично адаптировались к своему степному окружению (возможно, что-то заимствовав), особенно при помощи пастушеского кочевничества, при котором главным инструментом мобильности была лошадь. Через перевалы они двигались на восток, что привело их в Кашгарию, и здесь они вошли в контакт с Китайской империей. С другой стороны, они двигались на запад в Европу, где мы уже изучили их в виде скифов и сарматов.

К северо-западу от обширных иранских владений, в Монголии, некоторое количество полуземледельческих, полупастушеских племен, обладая овцами, а также, возможно, крупным рогатым скотом и повозками, но, очевидно, не лошадьми, привлекли в древние времена внимание китайских историков. К 800 г. до н.э. мы слышим о народе, называемом хунну, который постепенно играл все более важную роль, и в конце концов стал господствовать во всей Монголии [465]. Уже в более поздние времена, которые Макговерн помещает между 541 и 300 гг. до н.э., хунну, очевидно, использовали лошадей. Видимо, они получили этих животных от иранцев или тюрок вместе с целым комплексом кочевого образа жизни. Китайские источники позднее III в. до н.э. описывают хунну как типичных жителей равнин, поразительно похожих на скифов во многих отношениях.