Ганс - Сексуальная жизнь в Древней Греции

На рубеже IV и V вв. жил эпиграмматист Паллад Александрийский, который не принял христианства. Будучи по профессии школьным учителем, он страшно бедствовал и иногда вынужден был распродавать свою библиотеку древних авторов, к тому же он был женат на ужасной женщине. Неудивительно поэтому, что в его собрании нет ни одной любовной эпиграммы, однако некоторые из них выражают всю горечь его отношений с женщинами: «Всякая женщина – досада и язва; лишь два момента приятны в ее жизни – когда она на брачном ложе и на смертном одре».

От Павла Силенциария, придворного поэта Юстиниана (правил 527–565), мы имеем семьдесят восемь эпиграмм, в основном эротического содержания, их не превзошел ни один из эпиграмматистов.

a) Да здравствует полная нагота! Отбросим в стороны белые простыни и теснее прижмемся друг к другу; прочь покрывала, когда они между нами, – между нами вавилонская стена. Пусть грудь прижмется к груди, губы припечатаны к губам, и наши лепечущие языки познают радость.

b) Он видел любовников, объятых страстью, они целовались и обнимались и вновь обнимались и целовались. Они не могли утолить жажду и муку раздельного бытия… Его поэт сравнивает с Ахиллом, ее – с Дианой, затем их губы вновь слиты в жарком поцелуе… Трижды благословенны те, кто связан такими путами и не знает агонии раздельного существования…

c) Морщинки твоего лица мне дороже цветущей красоты юности. Округлая айва твоих грудей, которые я держу в руках, затмевает юные торчащие вперед грудки. Зима мне кажется теплее лета, и весна поддается очарованию осени.

О раздельных купальнях и банях для мужчин и женщин поэт говорит следующее: «Надежда рядом, но ты не можешь дотронуться до женщины; дверцу удерживает Пафийская богиня. Но даже и это сладостно; ведь когда ты влюблен, надежда слаще, чем ее исполнение».

От поэта Македония, тоже современника Юстиниана, также осталась эпиграмма о том, как возлюбленный крепко сжимает в объятиях любимую, ее глаза лучатся смехом, они обнялись в ночи… но это лишь сон, и Купидон, этот ревнивый мальчик, не позволяет поэту испытать совершенный восторг любви даже во сне.

Приблизительно тогда же, когда эти фривольные стихи были написаны и приобрели огромную популярность, неоплатоник Прокл написал гимны богам, из которых семь дошли до наших дней, среди них два гимна посвящны Афродите. Здесь мы вряд ли обнаружим какие бы то ни было признаки эротики: сплошной интеллект и морализм; поэту-теософу нечего делать с чувственными наслаждениями, если он и пишет о любви, то разбирает в основном любовь просветленную и неземную, свободную от греховности приземленной любви. Даже к Афродите он обращается так, будто она была не богиней любви, а Пречистой Девой: «Обратите души от земной грязи к небесной красоте, которая может подняться над разрушительной силой телесных желаний».

Из прозаических авторов этого периода, которые важны для целей нашего исследования, надо упомянуть о двух смельчаках, а именно – о софисте Либании (314–393) и его современнике Гимерии, известных тем, что они рьяно, хотя и безуспешно, боролись с распространением христианства. Они черпали из полной чаши античной красоты и осмелились подняться на борьбу с противниками живой жизни, поборниками христианства, борьбу, которую, учитывая современные им обстоятельства, они не имели возможности выиграть. Даже высокоодаренный энергичный племянник Константина I, Флавий Клавдий Юлиан, не смог преуспеть в этой борьбе. В 351 г. он отказался от христианства и объявил себя приверженцем культа Митры; однако он не оказался новым Гераклом, будучи не в состоянии справиться со все вырастающими головами этой гидры. Начало его правления (361) связывалось со столь многими прекрасными надеждами, а закончилось спустя два года, поскольку, вернувшись победителем с войны с персами, он умер от случайной раны – какой удар судьбы! Если Либаний прав, это была фатальная потеря, которая не являлась случайностью, но направлялась людьми из окружения императора и подпитывалась ненавистью со стороны христиан. Местом, где последний человек, воспитанный в античной культуре, получил смертельное ранение 26 июня 363 г., была равнина Маранга во Фригии на берегу Тигра. Насколько мне известно, не было возведено ни одного мемориала в его честь, и, напротив, имя Юлиана было стерто с нескольких каменных стел Малой Азии. История назвала его Отступником, то есть отступником от христианской веры. Вместе с ним умерла последняя великая надежда античной культуры, а затем начался закат античной цивилизации и наступление последующих веков дикого безумия. Со времени своего вступления на трон он напрасно пытался восстановить исконную религию, то есть старые языческие идеалы не на словах, а на деле; напрасно пытался он сделать христиан Александрии поклонниками культа солнца, напрасно написал три книги (к сожалению, утраченные) о своей полемике с христианами «Против христиан». Со временем этот великий человек и неудачливый император был проклят триумфально наступавшим христианством; затем его назвали «пособником сатаны», и в конце концов в литературе XIX в. он был выведен как фигура трагическая в драме Ибсена «Император и Галилеянин».

Последняя попытка спасти чувственно-радостное восприятие жизни от мрачного наступления назарейства была сделана в III в. автором любовного романа Ахиллом Татием. Ахилл Татий, александрийский ритор, написал восемь книг о любви Клитофонта и Левкиппы. Обычный сюжет любовного романа полностью сохранен и здесь. Многое из того, что случилось с героями, описано в пророческом сне, который мы приведем, поскольку он любопытен: «Мне шел девятнадцатый год, отец готовился на следующий год поженить нас с Каллигоной, когда в игру вступила Судьба. Мне приснилось, что я сросся с какой-то девушкой нижней частью тела до самого пупка, а выше тела наши раздваиваются, – и вдруг предстает передо мной огромная женщина, страшная, свирепая, с глазами, налитыми кровью, с искаженными лютой злобой чертами лица, со змеями вместо волос. В правой руке у нее серп, в левой – факел, она бросается на меня, ударяет прямо в пах, где соединяются наши тела, и отсекает от меня девушку». В другой раз сон снится матери девушки, будто «какой-то разбойник с обнаженным мечом похищает ее дочь, при этом он опрокидывает девушку навзничь и рассекает ей живот снизу, от паха…» [84]. Далее романист пускается в размышления о природе любви, как она выражается и проявляет себя во многих разновидностях; мы читаем о любви павлинов, растений и магнитов; встречаем мифологические мотивы, такие, как рассказ о любви Алфея и Креусы, а так же старый спор о том, чья любовь предпочтительнее – женщины или мальчика. Длинная глава посвящена безнравственности и порочности женщин. Жрец богини Артемиды разражается длинной бранной речью, облеченной в невинные выражения.