Ганс - Сексуальная жизнь в Древней Греции

Наставление: «Возьми землеройку, утопи ее в ключевой воде (то есть убей ее, однако это слово употреблять нельзя, поскольку это дурное предзнаменование); то же самое проделай с луноголовым жуком, но только в проточной воде; затем возьми речного рака, жир от пестрой девственной овцы, помет собакоголовой обезьяны, два яйца ибиса; смолы миртового дерева и крокуса – каждого на две драхмы; италийской альпийской травы, ладана и непроросшего лука – каждого на четыре драхмы. Помести все это в ступку, хорошенько разотри и держи для необходимого использования в свинцовом сосуде. Когда эта смесь тебе понадобится, возьми часть и поднимись на чердак с жаровней, добавь в огонь смесь, одновременно произнося молитву, и Селена немедленно явится».

Молитва: «Пусть надо мной развеются облака и пусть богиня Актиофида ярко воссияет передо мной и выслушает мою священную молитву, ибо я разоблачил бессовестную и бесстыдную Н. (здесь молящий произносит имя девушки, пусть это Н.). Она нарушила священные тайны мужчин. Н. также сказала: «Я видела великую богиню, оставившую небосвод и спустившуюся на землю босоногой и с мечом в руке и молчаливую». Н. еще сказала: «Я видела, как она пила кровь». Это сказала Н., не я. Актиофида Ересхигаль Небутосуалефи Форфорбаса Трагиаммон (магические имена богини восточной магии)! Явись к Н., введи ее в сон, воспламени ее душу и накажи ее волнением безумства, схвати ее и принеси ко мне, в каком бы месте и в каком бы доме она ни находилась!»

«После этих слов принеси жертвоприношение и испусти громкий крик (чтобы привлечь внимание богини), спустись вниз, и тебе сразу явится душа той, кого призываешь. Но сначала отвори дверь, иначе она погибнет (поскольку ее ведет разгневанная богиня и ждущая у двери будет застигнута врасплох)».

«Если же на кого-то хочешь наслать болезнь, произнеси ту же молитву и добавь: «Пусть Н., дочь Н. станет больна». Если же смерть – то добавь: «Отними дыхание, госпожа, из носа Н.». Если хочешь наслать сон, молись так: «Явись к ней в образе богини, которой Н. служит». Если же сам желаешь заснуть, тогда скажи: «Явись мне, госпожа, и дай во сне совет о том-то и о том-то» – и она придет к тебе и скажет все без утайки. Однако не используй заклинание всуе, но лишь в случае действительной необходимости».

Амулет: «Следует также принять меры предосторожности, чтобы не случилось беды. Если кто-либо использует это колдовство неосторожно, богиня поднимет его высоко в воздух и сбросит на землю. Поэтому, я полагаю, полезно также описать амулет. Но держи его в тайне! Возьми лист лучшего папируса и носи его на правом запястье во время жертвоприношения. На листе должны быть следующие слова: «Мулафи Хернуф Амаро Мулландрон! Защити меня от злых сил обоего пола». Храни его в тайне, сын мой!»

В оригинальном тексте далее следует хвалебный гимн, написанный гекзаметром, а оскорбительный – ямбом. Восхваление очень похоже на орфический текст, слова торжественны и таинственны и вызывают в некоторых душах благоговейный ужас, подобно тому, который вызывают сумерки в мраморном соборе Милана. Однако ямбы, как уже говорилось, содержат ярость, с которой молящий должен оскорбить богиню, и дают представление о силе суеверия, мрак которого воздействовал на необразованных людей даже в IV в. н. э. Отдельные детали нельзя понять без долгого объяснения; но можно сказать и больше, что поедание и выпивание человеческой плоти и крови в те времена казалось суеверным умам соотносимым с образом божества. Например, книга заклинаний, из которой мы привели небольшой отрывок, представляет значимый документ античных времен, и кто знает, сколь многие воспользовались ее формулами, чтобы добиться объекта желания – или не добиться?

Сегодня наверняка никто не пользуется этими предписаниями; но на самом деле изменилась лишь форма, и вечно справедливыми остаются слова Шиллера: «Против глупости бессильны даже боги».

После этого обращения к заклинаниям мы возвращаемся к «Разговору гетер» Лукиана. Во второй из этих новелл гетера Миртия выговаривает своему возлюбленному Памфилу за то, что тот теперь бросает ее, чтобы жениться на дочери корабельщика. Все клятвы были пустыми, теперь он забыл свою Миртию и, более того, забыл, как она «восемь месяцев носила его ребенка – самое худшее, что может случиться с гетерой». Она не покажет ему ребенка, особенно если это будет мальчик, но назовет его Памфилом, и это будет ей горестным утешением. Не говоря уже о том, что он выбрал себе в жены уродливую светлоглазую косую девицу.

Памфил отвечает, что ему недосуг слушать ее бредни о судовщиковых дочках и свадьбах. С ума она сошла, или спьяну выдумала все это, или из ревности. Выясняется, что Дорида, служанка Миртии, донесла госпоже о готовящейся свадьбе, однако свадьба предстоит не ему, а его соседу. Все заканчивается хорошо, к радости влюбленных. «Я не сошел с ума, чтобы покинуть мою Миртию, – говорит Памфил, – тем более когда она ждет от меня ребенка». Продолжение этой деликатной темы Лукиан предоставляет воображению читателя.

Ревность – тема третьего диалога, который мы приведем полностью:

«Мать.С ума ты сошла, Филинна? Что это с тобой сделалось вчера на пирушке? Ведь Дифил пришел ко мне сегодня утром и в слезах рассказал, что он вытерпел от тебя. Будто бы напилась и, выйдя на середину, стала плясать, как он тебя ни удерживал, а потом целовала Ламприя, его приятеля, а когда Дифил рассердился на тебя, ты оставила его и пересела к Ламприю и обнимала его, а Дифил задыхался от ревности при виде этого. И ночью ты, я полагаю, не спала с ним, а оставила его плакать одного, а сама лежала на соседнем ложе, напевая, чтобы помучить его.

Филинна.А о своем поведении, мать, он, значит, тебе не рассказал? Иначе ты бы не приняла его сторону, когда он сам обидчик: оставил меня и перешептывался с Фаидой, подругой Ламприя, пока того еще не было. Потом, видя, что я сержусь на него и качаю головой, он схватил Фаиду за кончик уха, запрокинул ей голову и так припал к ее губам, что едва оторвался. Тогда я заплакала, а он стал смеяться и долго говорил что-то Фаиде на ухо, ясное дело, обо мне, и Фаида улыбалась, глядя на меня. К тому времени, когда они услышали, что идет Ламприй, они уж достаточно нацеловались; я все же возлегла с Дифилом на ложе, чтоб он потом не имел повода попрекать меня, Фаида же, поднявшись, первая стала плясать, сильно обнажая ноги, как будто у ней одной они хороши. Когда она кончила, Ламприй молчал и не сказал ни слова, Дифил же стал расхваливать ее грацию и исполнение: и как согласны были ее движения с кифарой, и какие красивые ноги у Фаиды, и так далее, как будто хвалил красавицу Сосандру, дочь Каламида, не Фаиду – ты же знаешь, какова она, ведь она часто моется в бане вместе с нами. А Фаида, такая дрянь, говорит мне тотчас с насмешкой: «Если кто не стыдится своих худых ног, пусть встанет и тоже спляшет». Что же мне еще сказать, мать? Понятно, я встала и стала плясать. Что же мне оставалось делать? Не плясать? И признать справедливой насмешку? И позволить Фаиде командовать на пирушке?