Моника Спивак - Мозг отправьте по адресу...

Мышление М. имеет в основном конкретный, образный характер. Склонность к настоящему, абстрактному теоретическому мышлению, по-видимому, мало была ему свойственна. Правда, мы находим указание в его автобиографии на штудирование Гегеля, Маркса, однако это вызывалось политическими интересами М., и впоследствии он утерял вкус к чтению философской литературы. Также не отмечалось у него и интереса к научной литературе, и вообще методы научного познания были ему далеки.

Для М. вообще характерно, что он мог оставаться равнодушным ко многому, что находилось вне сферы его непосредственных интересов, связанных преимущественно с творчеством. То, что его не интересовало или близко не затрагивало, часто как бы выпадало из его поля зрения. Этим объясняется то, что временами он мог не знать самых простых, элементарных вещей, знакомых любому школьнику.

Напротив, то, что можно было бы назвать художественно-изобразительным мышлением, было развито у М. в выдающейся степени. Наиболее ярко этот чувственно-конкретный характер мышления М. выявился в его поэтическом творчестве. М. оперировал словом, как конкретным, материальным объектом, стремился его сделать максимально конкретным, так, чтобы оно стало как бы ощущаемым, осязаемым. Это сказывалось уже в манере М. говорить. М. произносил слова звучно, внушительно, слова как бы «падали», создавая впечатление материальности, как если бы они имели вес. М. пользовался словом не столько как отвлеченным, абстрагированным символом, являющимся средством для передачи определенных понятий, сколько брал в слове именно его материальную, конкретно-чувственную основу, из которой в дальнейшем этот отвлеченно-абстрактный смысл слова развился. Эту конкретно-чувственную основу слова он выделял и со свойственным ему гиперболизмом максимально выпячивал в своем творчестве. В этом заключается смысл характерных для М. (а не всех футуристов вообще) переделок существующих и образований новых слов в поэзии М. Когда хотел изобразить человека дефективного, с каким-нибудь пороком или недостатком, то прибегал при этом к такому чувственно-наглядному образу, как «человек без уха», «человек без руки». [307]

Значение, которое придавал М. слову как основе художественного образа, как основному средству художественного воздействия, нашло свое отражение в том новом, что внес его метод в построение стиха. М. оперирует в ритмике стиха не слогами, но словами целиком. Отсюда проистекает и то значение, которое приобретала для него рифма, а также своеобразие в пользовании ею. М. рифмует не слоги, а слова. Написать стихотворение в первую очередь значило для него зарифмовать тему. Рифма становилась главным ударным местом стихотворения. М. неутомимо искал слова и рифмы, наиболее выразительные, наиболее подходящие к поэтической задаче, какую он ставил себе в данном стихотворении. Сам он по этому поводу говорит:

Речь М. была богата. Но надо сказать, что, будучи великим мастером слова, М. не допускал «перегрузки» речи, нарочитой ее красивости. Однообразия он избегал в еще большей степени.

М. ненавидел длинные периоды и округлость речи, характерные для нашего «классического и обиходного интеллигентского языка». М. воевал с синтаксисом и стремился к предельной краткости и лаконизму в своей речи. В особенности это характерно для его прозы. Свою автобиографию («Я сам») он написал отрывистыми фразами, часто состоящими из двух-трех слов. Коган пишет: «Маяковский вынес поэзию на улицу… Он сделал литературную речь отрывистой, энергичной и действенной». [309]Никулин подтверждает: «У него была редкая способность разговаривать с тысячами… Его домом были улица и трибуна». [310]

Очень любил М. увеличительные слова: «Тысячи блюдищ всяческой пищи» (из «Гимна обеду» [311]) и т. п. Любил составные слова: «Толпа – пестрошерстая быстрая кошка». [312]Любил необычные падежные окончания: «золотых рыбков» вместо «рыбок»; «на лунном сельде» вместо «сельди». [313]Говорил: «жирафий» (от жирафа), «выпестрить», [314]«крыластый» вместо «крылатый» [315]и т. п.

При всем своем стремлении к словотворчеству М., в отличие от других футуристов (Хлебникова, Крученых), всегда был далек от так называемой «зауми», т. е. от образования нарочито непонятных, разодранных и разбитых слов-обломков.

Склонности к употреблению старинных слов М. не имел. Более того, он ненавидел всякую архаику и преследовал ее не только в своем словаре, но и в словаре других поэтов. То же можно сказать и о малоупотребительных словах, если это были слова отжившие, «мертвые». Что касается слов иностранных, то было несколько таких слов, которые он любил употреблять. Так, он часто говорил слово «пферды» (лошади), относя его обычно к своим друзьям. «Ну-ка нажимайтесь. Давайте пыхтеть, надуваться, несчастные пферды», – говорил он, например, в дружеском кругу, сдавая карты. [316]Наоборот, также излюбленное свое иностранное слово «пентры» (от французского «пейнтр» – художник) он произносил иронически, относя это слово к ненавистным ему длинноволосым «жрецам искусства». [317]Любил он говорить еще «ля мер де Кузья», переводя таким образом на французский язык русскую «Кузькину мать».

Интересно или скучно говорил М.? По этому поводу школьный товарищ его сообщает: "Говорил М. очень хорошо уже тогда (14–15лет) – ярко, образно, пересыпая речь частушками, умело примененными цитатами… После заседаний (в кружке самообразования), когда начинались разговоры, М. просто ослеплял нас блеском своих каламбуров, острот и стихотворных цитат, являвшихся неотъемлемым элементом его речи". Каменский свидетельствует, что М. поражал слушателей своими остроумными репликами, блестящими выпадами и необыкновенной непринужденностью разговора с эстрады.

Стихи М., часто кажущиеся малопонятными в чтении, в устах самого автора звучали совершенно понятно, глубоко, впечатляюще и одинаково хорошо доходили и до вузовской, и до рабочей, и до красноармейской аудитории.

Как указывалось, склонность к декламированию, к чтению стихов проявилась у М. в самом раннем детстве. «Уже с четырехлетнего возраста запоминал и декламировал стихи. И впоследствии стихи помнил блестяще» (Л.Ю. Брик). Каменский рассказывает:

Так потрясающе превосходно читать, как это делал сам поэт, никто и никогда не сумеет на свете. Это недосягаемое великое дарование ушло вместе с поэтом безвозвратно. Убежден, что и в целом мире нет подобных исполнителей поэм Маяковского. Он сам говорил: