Питер Сингер - Освобождение животных [litres]

Природа животных служит основанием и для других попыток оправдать наше обращение с ними. Вегетарианцам часто возражают, что, поскольку другие животные убивают ради пропитания, это можем делать и мы. Эта аналогия устарела еще в 1785 году, когда Уильям Пейли опроверг ее, отметив, что люди могут прокормиться и без убийств, а у других животных нет выбора – они должны убивать, чтобы выжить [403]. В большинстве случаев это верно; есть лишь отдельные исключения – например, шимпанзе могут обходиться без мяса, но иногда его едят; однако эти животные все равно не попадают на наш обеденный стол. Как бы то ни было, даже если животные, которые способны довольствоваться вегетарианской пищей, порой действительно кого-то убивают и съедают, это не может морально оправдывать аналогичные действия с нашей стороны. Весьма удивительно, что люди, которые обычно ставят себя несравнимо выше других животных, для подтверждения своих прав на привычный рацион прибегают к такому аргументу, призывая вдохновляться и руководствоваться именно примером животных. Суть, конечно, в том, что животные не могут изучать альтернативы или размышлять о том, насколько этично убивать ради пропитания, – они просто убивают. Мы можем сожалеть о том, что так устроен мир, но бессмысленно считать животных морально ответственными за свои поступки или виновными в них. Однако любой читатель этой книги способен сделать моральный выбор. Мы не можем уйти от ответственности за этот выбор, подражая действиям тех, кто выбор сделать не способен.

(Тут кто-то наверняка с удовольствием отметит, что я наконец-то признал существование значительных различий между людьми и другими животными и тем самым показал ошибочность своих рассуждений о равенстве всех существ. Всем, кому это пришло в голову, я рекомендую вернуться к первой главеи еще раз ее перечитать. Вы обнаружите, что неправильно поняли причину, по которой я призываю к равному учету интересов. Я никогда не делал абсурдного заявления о том, что между нормальными взрослыми людьми и животными нет существенных различий. Я не утверждаю, что животные способны руководствоваться моралью, а лишь говорю, что моральный принцип равного учета интересов должен распространяться на них так же, как на людей. Зачастую необходимо включать в сферу равного учета интересов тех, кто не способен делать моральный выбор, что подтверждается нашим отношением к маленьким детям и другим людям, которые по каким-то причинам не обладают способностью понять саму природу морального выбора. Как сказал бы Бентам, дело не в том, могут ли они делать выбор, а в том, могут ли они страдать.)

Суть этой претензии может быть и иной. Как мы знаем из предыдущей главы, лорд Честерфилд приводил тот факт, что животные питаются другими животными, в качестве аргумента в защиту мясоедения, говоря, что таков «общий закон природы» [404]. Он не пояснял, почему мы должны считать, что по природе своей мы ближе к плотоядному тигру, чем к вегетарианке-горилле или почти вегетарианцам-шимпанзе. Но даже если забыть об этом, упоминание природы в этической аргументации само по себе довольно сомнительно. Природа часто «знает лучше», но мы должны самостоятельно решать, в каких случаях стоит (или не стоит) следовать ее зову. Например, насколько мне известно, война – это естественное состояние человеческого рода, войны вели многие общества, в самых разных обстоятельствах, в самые разные исторические периоды. Но я совершенно не собираюсь идти на войну ради того, чтобы последовать за своей человеческой природой. Мы наделены способностью размышлять о том, как лучше поступить. Эту способность нужно использовать (а если вам нравится апелляция к «природе» и «естественности», можно сказать, что для нас вполне естественно это делать).

Нужно признать, что существование плотоядных животных все же представляет некую этическую проблему для движения за права животных: нужно ли с ними что-то делать? Если бы мы могли истребить все хищные виды на планете, уменьшив тем самым общие страдания, следовало бы нам так поступить?

Один из ответов на этот вопрос прост и краток: отказавшись от права на власть над другими видами, мы должны вообще перестать вмешиваться в их дела. Нужно оставить их в покое. Освободившись от роли тирана, человек не должен брать на себя роль Бога.

Этот ответ отчасти верен, однако он слишком прост и краток. Нравится нам это или нет, но люди действительно больше других животных знают о том, что может случиться в будущем, и из-за этого знания мы можем оказаться в ситуации, когда невмешательство будет преступлением. В октябре 1988 года телезрители всего мира аплодировали успешной попытке американцев и русских освободить двух калифорнийских серых китов, застрявших во льдах у берегов Аляски. Некоторые критики сочли столь масштабную спасательную операцию насмешкой – ведь при этом люди ежегодно убивают около двух тысяч китов (не говоря о примерно 125 тысячах дельфинов, которые каждый год тонут, запутавшись в сетях, поставленных для ловли тунца) [405]. И все же едва ли нашелся бы человек, который счел бы спасение китов дурным поступком.

Поэтому вполне можно представить себе ситуации, в которых вмешательство человека принесло бы пользу животным и было бы оправданно. Но если говорить об истреблении хищных видов, то это совершенно другая проблема. Судя по тому, что происходило ранее, любые попытки внесения масштабных изменений в экосистему влекут за собой гораздо больше вреда, чем пользы. Уже по одной этой причине можно утверждать, что мы не должны пытаться навести порядок в природе, за исключением редких случаев. Нам будет достаточно самим отказаться от бессмысленных убийств и жестокости по отношению к другим животным [406].

Еще одно популярное оправдание нашего отношения к животным состоит в том, что в природе одни животные убивают других. Часто приходится слышать, что какими бы плохими ни были условия на современных фермах, они не хуже условий в дикой природе, где животные замерзают, страдают от голода и где множество хищников; а потому нет смысла протестовать против условий содержания, принятых в современном агробизнесе.

Любопытно, что к похожему аргументу прибегали и защитники рабства чернокожих африканцев. Один из них писал:

В целом нет никаких сомнений, что выведение африканцев из состояния дикости, нищеты и убожества, в котором они погрязли у себя на родине, и их обращение к свету, гуманности и христианству – величайшее для них благословение, хотя отдельные люди и проявляют по отношению к ним необоснованную жестокость, порой необходимую для дела; однако то, что общее состояние подчинения, ставшее необходимым последствием такого переселения, согласуется с законом природы, можно считать очевидным [407].