Джарон Ланир - На заре новой эры. Автобиография отца виртуальной реальности

Лишь через несколько месяцев после первых фантазий о компьютерной графике меня настигла тягостная мысль. Она была настолько ужасной, что я выкинул ее из головы сразу, как только она пришла мне в голову; она жгла меня. Но потом, спустя годы, я время от времени снова сталкивался с этой черной мыслью и постепенно пришел к согласию с нею – но об этом дальше.

Мысль была о том, что технология виртуального мира, в сущности, идеальный аппарат для создания совершенного ящика Скиннера. Виртуальный мир мог бы стать самой страшной технологией из всех существующих.

Напомню, что в то время виртуальные миры состояли из спартански сдержанных однотонных линейных изображений и посмотреть на них удавалось в редких случаях, через огромные промышленные приспособления нескольких лабораторий.

Но я много фантазировал, как выглядела бы новая технология, и мне, наверное, это даже снилось. В моих мечтах она была прекрасной, выразительной и чуткой. Она была как картины Босха, музыка Баха и шоколад вместе взятые. Мою руку можно было бы измерить, или она превратилась бы в некий естественный придаток, может быть, в руку, а может, и в крыло. В один прекрасный день я бы пролетел через множество Мандельброта, смог бы программировать с помощью танца, сочинять музыку вместе с друзьями, выращивая воображаемые растения.

Я пришел в ужас от одного слова в этом абзаце – «измерить».

Винер размышлял, как компьютеры могли бы вписаться в мир. До того времени применение компьютеров ограничивалось решением абстрактных формальных задач, взломом секретных кодов или расчетом траекторий ракет. В специальное окно техникам подавали стопки перфокарт. В подобных случаях существует дискретный момент, когда оператор вводит в компьютер входные данные, например зашифрованное вражеское послание, а затем запускает программу и читает данные на выходе. Более того, формальные определения вычисления, данные Тьюрингом и фон Нейманом, впервые были сформулированы на основе этой модели, включающей в себя стадии дискретного ввода, обработки данных и вывода.

Двенадцатое определение VR: технология, которая позволяет заново открыть себя и прочувствовать это.

Но что, если компьютеры будут работать не с перерывом, а все время, взаимодействуя с миром, встраиваясь в него? А ведь именно таким и был прототип, разработанный Айвеном Сазерлендом!

«Кибер» по-гречески означает связь с управлением кораблем. Когда идешь под парусом, нужно постоянно приспосабливаться к изменениям ветра и волн. Айвен хотел наделить свой прототип сенсорами, измеряющими мир, механизмами воздействия на него и встроенным в мир компьютером. Он бы немного напоминал робота-матроса, даже если бы был закреплен на одном месте. Возможно, он мог бы смотреть глазами-камерами, у него могли бы появиться несколько клавиатур для текстового ввода, а затем он выводил бы изображения на экран или, возможно, контролировал аппаратное обеспечение. Потому и «кибернетика».

Такое виденье программирования было представлено в «Космической одиссее 2001 года».

Компьютер HAL находится не в теле андроида, который может ходить; он просто часть окружения. Тем не менее он тут. Компьютер управляет полетом космического корабля и тем, что происходит снаружи.

А теперь рассмотрим ящик Скиннера. Из чего он состоит? Есть измерения существа, к примеру крысы, которая находится в ящике. Нажала ли она на кнопку? Пошла обратная связь. Появится ли пища? Что запускает действие, когда данные получены? Во время первых экспериментов процесс контролировал живой человек, сейчас этим занимается алгоритм.

Компоненты ящика Скиннера и кибернетического компьютера, в сущности, одни и те же. Возможно, это слишком элементарное наблюдение для современности, но во времена моей юности эта связь была ошеломляющим открытием.

Чтобы система виртуальной реальности работала хорошо, необходимо, чтобы она включала в себя самые лучшие технические возможности восприятия человеческой активности. Тогда она смогла бы создать практически любое переживание посредством обратной связи. Может статься, что VR окажется опаснейшим изобретением в истории.

Стойте, перестаньте так думать! Назад! Подумайте о чем-нибудь другом. Научитесь играть на флейте сякухати, поезжайте в путешествие по экзотическим местам, избегайте Мысли.

Мне было семнадцать, когда купол был завершен. Мне предстояло получить степень бакалавра по математике, а я уже был помощником учителя в выпускных классах.

Но я боялся, что, возможно, загоняю себя в ловушку, когда учу людей создавать вредные машины. Мне нужно было посмотреть мир и сформировать свою картину.

Словно по сигналу, я познакомился с одним парнем, который говорил, что он поэт из Нью-Йорка. Я никогда не встречал никого, кто говорил о себе так. У него были длинные волосы и козлиная бородка. Он приехал в провинциальную школу искусств подальше от большого города.

Внезапно мне очень захотелось туда поехать. Почему? Отчасти из-за очарования авангардных журналов, которые я читал в библиотеке. Отчасти из-за увлеченности творчеством Конлона Нанкарроу [26], синтезаторами и экспериментальной музыкой. Нет, на самом деле, совсем не из-за этого. Мои родители были в Нью-Йорке художниками просто потому, что им так захотелось. Я должен был пойти по стопам матери.

Деньги стали огромной проблемой. Расценки за обучение в Нью-Йоркской школе искусств по сравнению с Университетом штата Нью-Мексико кусались. Отец взял ссуду под залог купола.

Мы колесили по стране на микроавтобусе этого парня. Я был поражен, какой насыщенной стала зелень ландшафта, когда мы уехали дальше на восток. Когда перед моими глазами появился Манхэттен, я так разволновался, что это было похоже на припадок. Мы не остановились там, а проехали дальше, к маленькому студенческому городку на севере штата.

Я был абсолютно не готов к снобизму. Почти все ребята были из обеспеченных семей. Я читал Торстейна Веблена, которого очень любил читать отец и который написал тот сценарий, по которому эти ребята жили. Любая форма выражения была жалобой. «Рожденные слишком поздно», как говорилось в одной студенческой песенке. Мы были беднягами, тосковавшими по шестидесятым.

Там царила атмосфера яркого, показного расточительства. Редкие шикарные спортивные авто разбивали по вечерам в пятницу в специально подстроенных авариях. В субботу об этом уже рассказывали.

Но при этом всех постоянно тянуло к деланой бедности и страданию. В общагах был страшный бардак, как в самых бедных районах Нью-Йорка тех лет. Мода диктовала жить как рвань. Все были радикалами; любой знал больше остальных о настоящей жизни, настоящей бедности, настоящем страдании.