Борис Кипнис - Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова

Со свойственной ему иносказательностью фельдмаршал говорит, что письмо императора, пересланное Ф. В. Ростопчиным, конечно же, милость, но это пустышка, так как отнимает у него преимущества, то есть права, которыми в екатерининское время обладал фельдмаршал как главнокомандующий. А если их нет, то к чему служба, уж лучше сразу же в Кобрин, то есть в отставку. Конечно, он не может не ехать в Москву: долг верноподданного зовет его в Первопрестольную на коронацию. Но наемником, которому все равно кому и как служить, лишь бы платили, он никогда не будет. Ведь он патриот и служит не за жалованье, а за идею. Новые государевы правила враждебны его идее – что ж, тогда в отставку.

Так начал он свой путь, но не в Кобрин, а в Кончанское, и не в отставку, а в ссылку. Честь ему дороже карьеры, он сам пишет об этом Хвостову крещенским вечером 6 января 1797 г. из Тульчина:

«Я был на Иордане, скромно, с караулами; еще живу. <���…> Я не хочу убавить мой, честью заслуженной, караул и для того низъиду на штаб-офицерского одного часового до отъезду в Кобрин» [1679] Там же. С. 571. .

Новые требования устава лишали его права на фельдмаршальский заслуженный караул, отказаться от него для Суворова – бесчестье, и он идет на обострение: караул сохраняет, пока не уедет в Кобрин, то есть не оставляет мысль об отставке. Вторая половина короткого письма многозначительна:

«Совесть мне воспрещает надеть военный пояс против герба России, которой я столько служил, разве без головы, или прусской в прусской службе. Здесь Александру Дмитриевичу [1680] Недавно рожденный сын Д. И. Хвостова. кокард Петра Великого, который я носил и не оставлю до кончины моей» [1681] Суворов А. В. Документы. – М., 1950. – Т. 3. – С. 571. .

Первая фраза может означать только одно: как бы ни был он уязвлен и оскорблен тем, что стало происходить в армии, совесть не позволит ему выступить против императора. Поэтому он уходит: снимает свою кокарду – белый бант на треуголку, который считался введенным еще Петром I, и отсылает ее внучатому племяннику. Жест символический: старик, стоящий одной ногой в могиле, передает эстафету и жизненный завет младенцу, только что явившемуся в этот несправедливый мир. Теперь понятно, почему за четыре дня до того напишет фельдмаршал в записке «Буря мыслей»:

«Я пахарь в Кобрине лучше, нежели теперь инспектор, которым я был подполковником. В Москве я безгласен и для декорации величества. Со дни на день умираю» [1682] Милютин Д. А. История войны 1799 года между Россией и Францией в царствование императора Павла I. – СПб., 1857. – Т. 3. – С. 121. .

Мысль о невозможности взбунтоваться, нарушить долг верноподданного не оставляет полководца и в последующие дни. Она возникает в новом коротком письме Хвостову, которое символически датировано:

«Генваря 10 го [1]797 на закате солнца.

<���…> Я, боже избавь, никогда против отечества» [1683] Суворов А. В. Документы. – М., 1952. – Т. 3. – С. 572. .

Никогда раньше не указывал он время суток, когда написано письмо. Как видно, сердце его сокрушено и потрясена душа. Закат солнца подобен для фельдмаршала закату его жизни. Похоже, следующую за этим ночь он не спал, ибо, едва забрезжило, взялся за перо и вверху почтового листа вывел бисерным подчерком:

«11 генваря поутру Тульчин.

Сколь же строго, Г[осуда]рь, ты меня наказал за мою 55 летнюю прослугу! Казнен я тобою штабом [1684] Штабом. , властью производства, властью увольнения от службы, властью отпуска, знаменем с музыкою при приличном карауле, властью переводов. Оставил ты мне, Г[осуда]рь, только власть Высочайшего] указа за 1762 год (вольность дворянства) <���…>

Какое благовоние от цветов Ваших! И каков Ваш контраст.

Не отлагаю, тороплюсь ехать в Кобрин…» [1685] Суворов А. В. Документы. – М., 1952. – Т. 3. – С. 572.

Обида и боль ведут его рукой, скрупулезно перечисляет полководец отнятые у него новым уставом права, которыми обладали все командующие армиями, согласно их должности, все те десятилетия, пока он служил. Все те права, которые подчеркивали исключительность их положения, того самого, к которому он так долго стремился, которое он наконец завоевал и которым так недолго пользовался. О, как же это несправедливо! Как обидно ему, поседевшему на ревностной службе, ему, израненному в боях, ему, не знавшему в служении ни единого укора совести, ни единого пятнышка на офицерской чести. Ему осталась лишь одна власть, и он иронично подчеркивает это: власть выйти в отставку по силе Указа о вольности дворянства. Вот оно – подлинное «благовоние» цветов надежды на новое царствование, источавшихся в письмах Хвостова в первые недели.

Через несколько часов все в тот же день, 11 января, Суворов пишет императору:

«Мои многие раны и увечья убеждают вашего императорского величества всеподданнейше просить для исправления от дни в день ослабевающих моих сил о всемилостивейшем увольнении меня в мои здешние кобринские деревни на сей текущий год.

Повергаю себя к освященнейшим вашего императорского величества стопам» [1686] Суворов А. В. Документы. – М., 1952. – Т. 3. – С. 573. .

Герой наш уходит, но оставляет дверь открытой: о прямой отставке речь не идет, он просится в годичный отпуск, а местом выбирает Кобрин, чтобы на всякий случай быть ближе к своим войскам, если вдруг понадобится. Он знает себе цену и все еще немного надеется, что в Петербурге опомнятся в последний момент. Он равняет себя с Фридрихом II, столь почитаемым Павлом, и «решает» сравнение в свою пользу:

«Государь лутче Штейнвера не видел. Я – лутче Прусского покойного великого короля; я, Милостью Божиею, батальи не проигрывал…» [1687] Там же. С. 574.

Полководец играет словами: император лучше, чем Штейнвер (прусский капитан, перешедший в 1788 г. в русскую службу в Гатчину), офицеров не видывал, а он, Суворов, лучше Фридриха II. Чувства переполняют его, и в тот же день, 12 января, в новом письме к Хвостову фельдмаршал практически обращается к императору:

«Милосердие покрывает строгость, при строгости надобна милость, иначе строгость тиранство.

Я строг в удержании здоровья [солдат], истинного искусства благонравия; милая солдатская строгость, а за сим общее братство. И во мне строгость по прихотям была бы тиранством.

Гражданские добродетели не заменят бесполезную жестокость в войсках [1688] Стремление Павла I исправлять воровство – гражданская добродетель, но она ничто, раз в армии бесполезная жестокость. » [1689] Суворов А. В. Документы. – М., 1952. – Т. 3. – С. 575. .

Он целит в самого самодержца – и не только целит, но и пишет об этом. Какая неосторожность! И это в нашей России, где перлюстрация писем была прямой обязанностью почтмейстеров, а смелое слово – прямой уликой для обвинения.