Борис Кипнис - Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова

Эти письма принадлежат перу нашего национального военного героя, они рисуют нам его во всей полноте человеческой личности не только как полководца, но и как дворянина-помещика. Они показывают, что забота его о солдатах коренится в заботливости о своих крестьянах. Именно поэтому он и есть образец отца-командира, хорошо знающего и понимающего жизнь простого русского человека. Он выписывает с московского почтамта газеты и ежегодные тома французской «Энциклопедии Дебульон» [534] Там же. С. 95. или же книгу Б. Ле Бовье де Фонтенеля «Беседы о множественности миров» [535] Там же. С. 96. , и он же скрупулезно и здраво наставляет своего новгородского управляющего в необходимости поддерживать мирское самоуправление и не утяжелять крестьянского бремени [536] Там же. С. 99. . Ну что тут еще сказать? Суворов настоящий русский человек.

Толкуя о семейной беде нашего героя, прожили мы этот непростой для него 1784 год. В ноябре он был пожалован большой золотой памятной медалью на присоединение Крыма к России. Медаль эту и послание Потемкина, ее сопровождающее, получил он в селе Ундол под Владимиром, за что тут же 22 ноября выспренно благодарил своего начальника и покровителя [537] Там же. С. 100. . Однако настроение Суворова неустойчиво, и одинокие вечера в ундольском барском доме действуют на него угнетающе. Декабрьский ветер, завывая в печных трубах и бросая пригоршни снега в окно кабинета, пробуждает в нем тяжелые и горькие мысли о том, что ему месяц назад исполнилось 55 лет, жизнь его клонится к закату, одиночество сосет его сердце. Одной хозяйственной суетой да крепостным театром не успокоить страждущую душу. И он берет лист почтовой бумаги и изливает все, что накопилось на сердце у него, человеку, который кажется ему в эту минуту самым близким, самым могущим понять его боль, его тяжесть, а может быть, и его одиночество. Он пишет поздравление с Новым годом Потемкину. Пишет его с таким расчетом, чтоб поспело оно в стылый Санкт-Петербург к самому празднику. Чтобы посреди радости и веселий размягчившийся сердцем князь Григорий Александрович прочел его и помог:

«Светлейший Князь Милостивый Государь! С наступающим новым годом Вашу Светлость всенижайше поздравляю» [538] Суворов А. В. Письма. – С. 100–101. .

Начинает он привычно, но тут же сбивается с праздничного тона на просьбу предоставить вакантную должность командующего дивизией вместо оставивших свои посты графа Я. А. Брюса или князя Н. В. Репнина. Однако мысль его скачет, и тут же он почему-то пишет, что купил в праздности 92 души под вексель, что оставил на Кубани экономии более 100 тысяч, что на него пишут пасквили. Но нет, нет – все это мелко, все это не то, что жжет ему сердце. И вот наконец клокочущая в груди лава прорвалась и выплеснулась на бумагу:

«Служу я Милостивый Государь! больше 40 лет и почти 60-ти летний, одно мое желание, чтоб кончить Высочайшую Службу с оружием в руках. Долговременное мое бытие в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей, препроводя мою жизнь в поле, поздно к ним привыкать.

Наука просветила меня в добродетели; я лгу как Эпаминонд, бегаю как Цесарь, постоянен как Тюренн и праводушен как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств к моим сверстникам, часто неугоден. Не изменил я моего слова ни одному из неприятелей, был щастлив потому, что я повелевал щастьем.

Успокойте дух невинного пред Вами, в чем я на Страшном Божием суде отвечаю, и пожалуйте мне особую команду… Исторгните меня из праздности, но не мните притом, чтоб я чем, хотя малым, Г[рафом] Иваном Петровичем недоволен был, токмо что в роскоши жить не могу. В чужие краи… тоже праздность…» [539] Там же.

Закончив письмо, он, наверное, несколько успокоился: груз с души был снят.

Потемкин должен был понять его настроение, он по достоинству мог оценить галерею героев, начерченную суворовским пером: сам человек образованный, Потемкин знал и ценил их, величайших в военном искусстве. Великий Эпаминонд, открывший метод создания ударного «кулака» на фланге боевого порядка, был всегда открыт и правдив, скромен и добродетелен; Гай Юлий Цезарь превосходил всех быстротой своих маршей и внезапностью ударов; маршал Франции, величайший военачальник XVII столетия виконт А. Тюренн д’Овернь, человек необычайной твердости характера и верности, его противник имперский генералиссимус Монтекукколи, узнав о гибели полководца, воскликнул: «Он делалъ честь человеку»; афинянин Аристид, известнейший полководец и государственный муж, был образцом правдивости и бескорыстия; умирая, он не оставил своим дочерям никакого приданого, ибо потратил все свое состояние на нужды дорогого Отечества, оценившего его только после смерти. Да, герой наш был о себе высокого мнения, ибо брал за образец только величайших из героев.

И хотя, казалось бы, он все высказал в письме Потемкину, но совладать до конца со смятенным состоянием своего духа не смог. Вскоре Суворов покинул опостылевший Ундол и под сочельник оказался в глуши новгородских лесов, под Боровичами, в селе Кончанском. Это был его первый приезд сюда. Тут он и встретил наступающий 1785 год. Если бы дано было ему знать, при каких обстоятельствах через тринадцать лет окажется он в Кончанском снова…

Но и там генерал наш надолго не зажился и уже в феврале покинул его и отправился назад в Ундол [540] Суворов А. В. Письма. – С. 101. . Большую часть года проводит он то здесь, то отъезжает в свое суздальское поместье Кистошь. Везде он деятельный и зоркий хозяин, но деятельность по поместью не может исчерпать всей энергии его. Дух его томится без большого дела, он напоминает о себе Потемкину и, наконец, глухой ноябрьской порой 1785 г. перебирается в Санкт-Петербург. Приняли его здесь милостиво: 16 ноября он приглашен к императорскому столу в Зимний дворец, а через десять дней участвует в ежегодном торжестве по случаю дня Святого великомученика и победоносца Георгия как кавалер ордена 2-й степени. Он сидит за одним столом с Потемкиным, Н. В. Репниным и другими находившимися в тот день в столице генералами и штаб-офицерами, которых Екатерина II отметила георгиевским орденом за их военные дарования и мужество в бою. Сама императрица как учредительница ордена в парадном платье с оранжево-черной орденскою лентой через плечо и золотою ромбовидной звездой Св. Георгия на груди председательствовала за обеденным столом. Быть на таком обеде – высокая честь, и самолюбие Суворова наконец-то было успокоено.

Новый, 1786-й, год он встретил в столице, где обосновался всерьез. С апреля его пять раз приглашали к высочайшему столу в Царском Селе и в Зимнем дворце. Еще 21 ноября 1785 г. указом Военной коллегии, то есть самого князя Потемкина-Таврического, генерал-поручик и кавалер Суворов был переведен в Санкт-Петербургскую дивизию под команду генерал-фельдмаршала графа К. Г. Разумовского. О роде его службы в столице сведениями мы не обладаем. Наступившая осень приносит нашему герою долгожданную, но оттого и приятную перемену: именным высочайшим указом 22 сентября 1786 г. по старшинству Суворов пожалован в генерал-аншефы, то есть он стал «полным» генералом. А в конце октября Потемкин отправился на юг. Вот уже год, как государыня подписала рескрипт, назначавший его там главнокомандующим войсками. Эта мера была принята загодя, если Османская империя решится на войну с Россией. И вот теперь обстановка была такова, что Потемкин поспешил к войскам. И кого же из генерал-аншефов взял он с собой? Конечно, Суворова. Как видно, предстояли большие дела – и настроение улучшилось, страхи и сомнения оставили его. Кибитка катилась себе по подсохшим после осенней распутицы бесконечным верстам российских дорог. Семейные обиды и хозяйственные дрязги последних трех лет остались далеко позади, впереди же ждало интересное и сложное предприятие. Вот и слава Богу, вот и хорошо. Только жаль было оставленную учиться в Смольном монастыре дочь Наташу, любимую Суворочку.