Дэниел Клемент Деннет - Разум: от начала до конца. Новый взгляд на эволюцию сознания от ведущего мыслителя современности

Фиксация взгляда на несколько секунд прямо перед собой на реальных зеленых полосках утомляет нейронные цепи системы распознавания цвета, и она выдает ложный сигнал (красный, а не зеленый), который не отвергается до тех пор, пока не пройдет усталость. Поэтому где-то в процессе взаимодействия между сетчаткой и, хм, центром философских убеждений отображается краснополосатое квалиа; именно восприятие этого квалиа вызывает, обосновывает, питает, снабжает, поддерживает философское убеждение, что в этот самый момент вы радуетесь краснополосатому квалиа.

Это объясняет идею, стоявшую за тем самым риторическим вопросом: нам нужно что-то вроде этого (разве нет?), чтобы объяснить неоспоримый факт того, что вам определенно видится красная полоса. Вы не просто сообщаете об этом (как сделал бы робот, запрограммированный на выявление остаточных цветных послеобразов), вы совершенно уверены, что это именно так.

Прекрасно. Итак, у нас есть квалиа, встроенная в схематичный набросок процесса. Что дальше? Нечто должно иметь доступ к изображению в этой среде (иначе говоря, визуализированное квалиа было бы создано зря, осталось бы невостребованным и неоцененным, как прекрасная картина в пустой комнате). Назовем это нечто, имеющее доступ, внутренним наблюдателем. И как вы полагаете, какой должна быть правильная реакция этого внутреннего наблюдателя на это изображение? Что еще, как не суждение, что там, кажется, действительно есть красная полоса, часть хорошо видимого американского флага? Но этот вывод уже был сделан в процессе не подтвердившихся ожиданий. Красная полоса в определенном месте визуального пространства была идентифицирована системой: этот вывод стал информацией, которая сформировала внутреннюю визуализацию (точно так же, как битовый массив формирует распределение цветов на экране компьютера). Введение понятия квалиа, таким образом, дублирует необходимую когнитивную работу. Для сознания больше нет работы (или игры).

И вот здесь становится понятной важность вопроса, который я назвал Трудным Вопросом и рекомендую постоянно задавать (1991, стр. 255): что же из этого следует? Многие теоретики сознания останавливаются на середине теории. Но если вы хотите построить цельную теорию сознания, вам придется задавать вопрос и отвечать на него всякий раз, как вы внесли нечто «в сознание» (все, что угодно, чье поступление в сознание вы зафиксировали). Если вместо этого вы остановитесь и начнете праздновать победу, вы повесите на Субъект или на свое Я потребность как-то реагировать, делать что-то с этим поступлением, и задача останется так и не проанализированной. Если ответ, который вы даете на Трудный Вопрос, угрожающе повторяет те ответы, что вы уже дали на «легкие» вопросы о том, как работает предквалиа часть процесса, вам придется признать, что вы бегаете по замкнутому кругу. Придется сказать себе «стоп» и пересмотреть все заново.

Упорное отстаивание идеи о том, что квалиа одновременно суть и причины, и интенциональные объекты (существующие интенциональные объекты) интроспективных убеждений ведет к дальнейшим артефактным фантазиям, самой экстравагантной из которых является идея, что, в отличие от нашего знания всяких других видов причинности, наше знание ментальной причинности безупречно и непосредственно: якобы мы не можем ошибаться, когда декларируем, что наши субъективные убеждения о составляющих нашего сознательного опыта определены именно этими составляющими. Мы обладаем «привилегированным доступом» к причинам или источникам наших интроспективных убеждений. И туда не могут проникнуть никакие мошенники! Мы не можем внутри себя стать пленниками иллюзий! Это вы можете быть зомби, невольно принимая себя как существо с реальным сознанием и с реальным квалиа, но я-то знаю , что я не зомби! Увы, это не так. Единственным основанием для этого убеждения служит сила самого убеждения, и как только вы допускаете теоретическую возможность, что среди нас могли бы быть зомби, вы должны отказаться и от собственных оценок по части собственного незомбичества. Я не могу доказать это пока, но я могу побудить будущих теоретиков сознания признать существование пропасти, созданной этими побуждениями, и признать, что она возникает не в обоих случаях.

Рене Декарт не был первым великим мыслителем, который пытался объяснить человеческий разум, однако его видение, изложенное им в трудах «Рассуждение о методе» (1637) и «Размышления о первой философии» (1641), было столь ярким и всеобъемлющим, что оно оказало решающее влияние на все последующие изыскания в этой области. Его новаторские исследования анатомии мозга были бесстрашными и творческими, однако его инструменты и методы не были способны охватить больше, чем лишь крошечную часть тех сложных процессов, с которыми он имел дело; вдобавок ему были доступны лишь самые примитивные метафоры – канаты, блоки, жидкости, текущие по трубкам, и они не могли дать достаточно пищи для его воображения и возможностей для построения материалистической модели мозга как вместилища разума. Поэтому вряд ли стоит винить его в том, что он поспешил сделать вывод о том, что разум, о котором он столько знал «изнутри», является чем-то потусторонним, мыслящей, нематериальной субстанцией ( res cogitans ). Он начал не с того конца, взяв за основу прямого и якобы безошибочного, эпистемологического доступа к сознанию «точку зрения от первого лица», и этот его шаг закрепил его иллюзию пользователя, с самого начала и систематически искажавшую ход исследований. Но что еще он мог сделать? Рассматривать ткани мозга было совершенно бессмысленно по сравнению с изучением мыслей, ощущений и восприятий, которым он радовался или из-за которых огорчался, планов, которые он замышлял или эмоций, которые определяли его настроение.

С той поры философы, психологи и другие ученые полагались в основном на интроспекцию, как по меньшей мере на щедрый источник подсказок (и загадок), временно отложив вопрос, откуда все эти сокровища брались. Прежде всего это было «самоочевидно»: наш сознательный разум наполнен идеями, ощущениями, эмоциями, с которыми мы «близко знакомы », и это, по взаимному согласию многих ученых, превосходит по детальности и правдивости любые другие формы знания. Преобладание «личного опыта» было неизбежным для большинства исследований, почти аксиомой. Иногда он становился практически фундаментальной методологической основой: Джон Сёрл [205] Джон Роджерс Сёрл (род. 1932) – американский философ, профессор философии Калифорнийского университета, автор известного мысленного эксперимента «Китайская комната», отвергающего возможность воспроизведения семантической составляющей человеческого интеллекта синтаксическими средствами. Получил широкую известность во всем философском мире благодаря своей жесткой критике идеи искусственного интеллекта и когнитивной психологии. (John Searle, 1980) изложил ее в категорической манере: «Запомните: в такого рода дискуссиях надо всегда настаивать на точке зрения от первого лица. Первый шаг к операционалистской [206] Операционализм – течение в философии и методологии науки XX века, полагающее операционализацию критерием научности теоретических и эмпирических суждений. Операционализация – определение у явления признаков, которые можно измерить, выявить, строго определить. ловкости рук случается, когда мы стараемся представить, как мы могли бы узнать, каково это было бы для других (стр. 451)» 100. Действительно, для многих философов самым трудным был не поиск научного объяснения для сознательного опыта, но поиск возможности проникнуть «за завесу восприятия» и достать его «оттуда» во «внешний мир», а «Размышления о первой философии» Декарта были как раз первым исследованием такого способа мышления.