Дэниел Клемент Деннет - Разум: от начала до конца. Новый взгляд на эволюцию сознания от ведущего мыслителя современности

Примечание в фигурных скобках исчезнет после компиляции исходного кода. Точно так же слова, написанные заглавными буквами, не войдут в код, который будет нанесен компьютером на компьютерный чип, обеспечивающий работу программы; она нужна только программистам, чтобы запомнить, чему равны различные переменные, а слова «В ФУНТАХ» напоминают программистам, что число, которое они вставят в программу, должно равняться максимальному весу пассажиров в фунтах. (В 1999 году зонд НАСА Mars Climate Orbiter, стоимостью 125 миллионов долларов, подошел к Марсу слишком близко, поскольку часть контрольных устройств использовала в качестве меры длины метры, а другая измеряла расстояние до поверхности в футах. Космический зонд подошел слишком близко к поверхности планеты и разрушился. Да, люди делают ошибки.) Короче, комментарии и примечания помогают нам понять принципы устройства системы, но невидимы для программного обеспечения. Когда программа закончена, протестирована и признана работающей, окончательная версия записывается на диск памяти, к которому имеет доступ центральный процессор. И все те правила и выкладки, которые казались столь ясными и четкими во время создания алгоритма, растворяются в потоке нулей и единиц, которые может прочесть уже только процессор.

Основной целью этого отступления в начале программирования была демонстрация того, что автоматизированный лифт странным образом похож на живое существо и кардинально от него отличается. Во-первых, лифт ведет себя полностью в соответствии с требованиями. Это хороший лифт, он совершает правильные движения. Мы даже можем назвать его «умным» (он не хуже лучших лифтеров прошлого). Во-вторых, он обязан своим совершенством тому факту, что его проект имел правильную онтологию . Он использует переменные, которые отражают изменения важных для его деятельности свойств того мира, в котором он выполняет работу, и его не касается все остальное (старые или молодые пассажиры ездят в нем, живые они или мертвые, богатые или бедные и т. п.). В-третьих, ему не нужно знать, какова его онтология или почему она такая, – это касается только разработчиков программы действия лифта. Разработчики должны понимать логическое обоснование программы, ввиду самой природы научно-конструкторских работ: это ведь полностью творение разума. И именно в этом как раз заключается то самое глубинное отличие от онтологии простых живых существ, плодов эволюционного естественного отбора, а не разумного творения.

Даже бактерии весьма совершенны в процессе выживания, они совершают правильные действия и знают, что для них хорошо; деревья и грибы тоже хорошо соображают, что им полезно, точнее, достаточно умно устроены, чтобы выполнять нужные действия в нужное время. У них у всех есть что-то типа разума, как у лифта, но не развитое сознание, как у людей 16. Этот разум, как у лифта, представляет собой – должен представлять – результат некоего конструирования путем проб и ошибок, постепенного усовершенствования внутреннего устройства, обеспечивающего переход из одного состояния в другое путем вероятностного выбора без каких-либо гарантий и создающего возможность выживания, обеспечения определенного набора потребностей. В отличие от лифта, живые существа не получают свое внутреннее строение от разумных инженеров, которые работали бы, спорили, обдумывали устройство и особенности конструкции, они вообще ни от кого ничего не получали, и у них нет ничего, совсем ничего, что играло бы роль комментариев к исходному программному коду. Это ключевой момент той трансформации взглядов, которую произвели Дарвин и Тьюринг посредством их странных инверсий причинности.

Лифты могут делать потрясающе хитроумные вещи – оптимизировать траектории, чтобы сэкономить время и энергию, автоматически менять скорость, чтобы минимизировать неприятные ощущения у пассажиров, «думать обо всем», о чем лифту положено думать, следовать инструкциям и даже отвечать на наиболее часто задаваемые вопросы. Хорошие лифты отрабатывают свое обслуживание. Они все это делают без нейронов, внутренних органов, допамина, глутамата и других органических компонентов мозга. Поэтому справедливо будет утверждать, что их «умное» поведение представляет собой превосходный пример компетентности без малейшего понимания или даже намека на сознание. Хотя, конечно, трудно не считать, что механизм, который обеспечивает эту ограниченную компетентность, обладает каплей, даже скорее парой капель понимания. (В том же примерно духе его детальный самомониторинг можно считать чем-то вроде первичного шажка в сторону сознательности.)

Не важно, готовы мы или нет к тому, чтобы позволить лифту иметь микроскопический шанс на наличие у него разума, но то же самое мы должны допустить и в отношении бактерий, деревьев и грибов. Они демонстрируют впечатляющую компетентность выживая-в-своих-жизненных-нишах, благодаря восхитительно сконструированным механизмам, чье устройство они несут в себе, записанным на генах. Но этот механизм был создан естественным отбором, и поэтому нигде и никогда в истории этого созидательного процесса вы не найдете никаких рациональных объяснений типа того, что это как-то влияло на функции более крупной системы или на создание каких-либо отдельных частей – этот процесс не сопровождался никоим образом никакими комментариями, целями, задачами, как это происходит с конструктором в людском обществе. Тем не менее разумные объяснения для этих процессов существуют, их можно обнаружить путем обратной реконструкции. Вы можете рассчитывать на то, что обнаружится причина, почему части живого существа соединились именно таким образом, почему его поведение следует определенным правилам, и эта причина объяснит вам форму и строение существа (или позволит понять, почему тот или иной орган стал рудиментарным или приспособился для новых задач). Это объяснение будет простым с точки зрения инженерного решения: если вы удалите тот или иной элемент или измените его форму, система перестанет функционировать или будет функционировать плохо. Утверждения о блуждающей рациональности и должны быть, и могут быть проверены и доказаны вопреки всем сомнениям во многих случаях.

Но вернемся к столь успешно автоматизированному лифту. Та-дам! Живой человек – не воображаемый гомункулус – был заменен машиной. Машина следует тем же самым правилам , что и оператор-человек, неправда ли? Увы, это не так. Он вроде как следует тем же самым правилам. Это нечто среднее между человеческим поведением, когда человек запоминает и буквально представляет у себя в воображении правила, которым следует в своих действиях, и поведением какой-нибудь планеты, чье движение по орбите описано изящной формулой, которой планета «подчиняется». Мы, люди, часто как раз и ведем себя как будто мы нечто промежуточное между этими двумя формами, когда некие правила настолько хорошо запомнились и вошли в привычку, что мы их просто не осознаем и не замечаем (например, когда пишем какой-то текст, мы автоматически начинаем новое предложение с большой буквы). Мы каким-то образом следуем правилам грамматики родного языка, хотя далеко не все мы профессиональные лингвисты: вряд ли кто-то из нас, кроме профессионалов, может сформулировать, почему разные слова склоняются по-разному, почему «класть» правильно, а «ложить» – нет. При этом уже годам к десяти почти у каждого из нас установлена и полностью отлажена успешно работающая программа, почти в совершенстве справляющаяся с пониманием родного языка и разговором на нем.