Александр Степанов - Очерки поэтики и риторики архитектуры

Рискну предположить, что импульсом послужил выход в свет в 1818 году трактата Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Немецкий философ считал свою систему взглядов новым выражением мудрости, однажды преподанной Буддой. Не знаю, читал ли Фридрих Вильгельм Шопенгауэра, но бездоказательно уверен, что он был по меньшей мере наслышан об идеях автора знаменитого трактата и мог принять в качестве собственного кредо мысль Шопенгауэра об эстетическом наслаждении как оазисе в пустыне жизни. Сиам был тогда единственной страной Индокитая, не подпавшей под контроль европейцев, ибо оказался «ничьим» между владениями Англии и Франции. Поэтому знали в Европе о Сиаме меньше, чем о соседних колонизованных странах – о том же Борнео, Бирме, Малайе, Лаосе, Камбодже, Вьетнаме,– или о великих культурах Востока: индийской, китайской, японской. Сиам тем легче поддавался романтической сублимации, что был страной буддийской, а буддизм благодаря Шопенгауэру стал вызывать у романтически настроенных немецких интеллектуалов благорасположенный интерес.

Двухэтажная почти белая вилла Фридриха Вильгельма состоит из двух пересекающихся тел: меридионально ориентированного корпуса двадцать семь на тринадцать метров и широтного, немного более высокого, двадцать метров на девять. Восточной стороной она примыкает к террасе, насыпанной из земли, вырытой для Рыбоводного пруда.

Восточный фасад – одноэтажный благодаря тому, что уровень террасы совпадает с высотой нижнего этажа. Широтный корпус выходит сюда глубоким портиком на четырех безупречно дорических колоннах. Это-то я и воспринимаю как отсылку к Древней Греции, впрочем, она опосредована здесь Древним Римом. Хотя Палладио приучил европейцев украшать портиками виллы, односторонняя колоннада под фронтоном первоначально была принадлежностью римских храмов, и эта аллюзия неизбежно возникает, стоит взглянуть на любую колоннаду под треугольным фронтоном. Почему бы не вообразить за портиком виллы Шарлоттенхоф вход в некое святилище? Существует же в пригороде Киото вилла, которая стала буддийским храмом, – Павильон Феникса! Я вовсе не считаю Павильон Феникса прообразом виллы в прусском Сиаме, где, разумеется, ничего не могли знать о японском храме. Мне важно указать на поистине «буддийскую» непринужденность, с которой в Шарлоттенхофе соотнесены интерьер и экстерьер, ибо вместо характерного для греческих и римских храмов узкого входа мы видим в глубине портика три высокие остекленные двери.

Если и вообразить за портиком, занимающим треть фасада, вход в святилище, то, вопреки Витрувию, предписывавшему оформлять дорическим ордером храмы Минервы, Марса и Геркулеса, здесь перед нами семейное святилище любовного согласия. Вместо мужественной череды триглифов и метоп над каждой колонной – венок. Над дверьми фриз: в квадратные обрамления заключены светлые силуэты танцовщиц на черном фоне в духе краснофигурных красавиц Мидия. Судя по аналогичному мотиву в кабинете Елизаветы, в декоре виллы это ее тема. В простенках на голубом фоне – гротески: круглые «камеи» с портретами современных представителей прусского и баварского королевских домов сосуществуют с псевдоантичными аллегориями воды, земли и воздуха, представленными фантастическими архитектурными и скульптурными формами, морскими и земными животными, птицами, а также аркадскими девами и юношами. Нет-нет да и мелькнет среди них резвый пухлый крылатый малыш с луком.

С этой стороны вилла имеет, вместе с дверными проемами, девять осей. Ставни покрашены в бело-голубую полоску: геральдические цвета Баварии.

Повернувшись к портику спиной, упираемся взглядом в экседру высотой немного выше поднятой человеческой руки, окаймляющую полукруглую каменную скамью. Между портиком и экседрой стелется газон длиной в полсотни шагов с фонтаном-чашей посередине. Ось газона отмечена каменными желобками, по которым вода бежит к малым полукруглым фонтанчикам. В жаркий день, сидя в экседре под тентом, хозяева и их просвещенные гости вспоминали описание виллы Тускум у Плиния Младшего: «широкий, выступающий вперед портик», беседку «с мраморной белой полукруглой скамьей» 422 422 Плиний Младший. Указ. соч. Кн. 5, 6 : 15, 36. . За стенкой экседры, внизу – розовый сад. Фонтаны навевали размышления в духе Шопенгауэра о родстве архитектуры и гидравлики.

Это идеальное место для созерцания виллы. Слева к ней примыкает увитая листвой пергола шириной в три шага. Справа терраса ограничена травяным откосом, спускающимся к бассейну с двумя фонтанами и поднимающейся из воды колонной. Вдали виднеется Новый дворец. Любуясь сочетанием ближнего и дальнего видов, слыша плеск фонтанов, вспоминаешь не только Плиния и Шопенгауэра, но и Альгамбру, и видишь, как непохож рай прусского кронпринца и его жены на рай гранадских эмиров. Контраст был бы не меньшим, если бы Шинкель сработал в мавританском стиле. Европейцам нужны виды на объекты, тогда как в Альгамбре даже самый крупный объект, башня Комарес, – лишь фон для аркады и галереи Миртового двора. И все-таки искусно создаваемые тени, журчание фонтанов и доносимый ветерком аромат роз сближают творение Фридриха Вильгельма и Шинкеля с романтически воображаемым Востоком. Сиам!

Эта вилла – первое неоклассицистическое здание, которое я рассматриваю в своей книге. В самый раз высказать соображения о природе этого стиля. До середины XVIII века архитектура здания и его частей нацеливались на соответствие критериям Витрувия: прочность – польза – красота. Письменные комментарии служили лишь подспорьем к чертежам, дававшим более ясное и точное представление о здании. Но примерно с 1750 года архитектурные описания вышли из подчиненной роли. «Внимание все более сосредоточивалось на историческом характере зданий, при этом их обсуждение замыкалось… на имитации классической античности как „цели“» 423 423 Evers B. Preface // Architectural Theory from the Renaissance to the Present. Köln etc., 2006. P. 6, 7. . Фокус сместился на риторическую «красоту», обеспечиваемую следованием античным образцам. Я думаю, что основание для перемены было подготовлено эстетикой Баумгартена. А соответствующий сдвиг в архитектурной практике оказался возможен благодаря постепенному обособлению функции инженера-строителя, которому архитектор стал доверять заботу о прочности здания. Без этих перемен не состоялся бы бум «бумажной архитектуры» французских радикальных классицистов во главе с Булле. В процессе эстетической канонизации классических образцов, все более отдалявшей ретроспективно формализованную оболочку здания от его функционально современного тела, накапливалась энергия протеста против классицизма, который реализовался в архитектурной эклектике. Шарлоттенхоф об этом свидетельствует.