Александр Левинтов - Человечность

Смотрите – я бросаю в сознание одного из них, вот этого долговязого, в стороне от костра, семя болезни, которая будет сопровождать племя всю ее, теперь долгую историю. Я обрекаю его и все будущее человечество на аутизм – но только так я могу покончить с собой и раствориться в самопознании!

Делает повелительный жест в сторону выбранной жертвы. Крупный молодой самец выходит из скачущей стаи себе подобных и одновременно освещение КРЕАТОРА гаснет по мере удаления ЖРЕЦА из стаи. Гаснет свет и над стаей. ЖРЕЦ остается один. Он садится спиной к зрителям. Перед ним загорается киноэкран. Сначала по экрану мельтешат абстрактные ничего не значащие фигуры и тени, затем появляется изображение: он удачно бьет ВОЖДЯ гарема, тот падает замертво. ЖРЕЦ вырывает самую привлекательную самку и спаривается с ней. После небольшой паузы сцена на экране повторяется. ЖРЕЦ напряженно следит за действием на экране и мастурбирует. Еще один показ. ЖРЕЦ содрогается в конвульсиях оргазма. Экран повторяет и повторяет все тот же сюжет. Неожиданно движение на экране начинает происходить в обратном порядке: начинается со спаривания и заканчивается убийством. ЖРЕЦ с нарастающим вниманием следит за этим, обратным сюжетом. Он останавливает на экране действие, разрывая два акта – убийство и спаривание – чтобы убедиться: они не связаны между собой.

ЖРЕЦ (не очень внятно, коряво, с трудом, но все-таки членораздельно): не надо убивать! ( пауза) не надо убивать!

Экран гаснет. ЖРЕЦ опять в стае. Но он не носится вместе со всеми. Он спокоен и серьезен.

ЖРЕЦ: не убий!

Стая на мгновение прерывает свою неистовую возню в недоумении от услышанного, но затем вновь возвращается в круговерть оргии-убийства.

ЖРЕЦ: не убий! Он брат твой. Он твой отец.

На него и его слова больше не реагируют. Оргия продолжается, но ЖРЕЦ в ней не участвует.

ВОЖДЬ объявляет охоту. Все хватаются за орудия: дубинки, дротики, колья. Толпа, возглавляемая ВОЖДЕМ, в том числе и ЖРЕЦ покидает сцену, чтобы вернуться через короткое время с трофеем – тушей зверя. Некоторые из молодых самцов ранены и еле плетутся. По всему видно, что героем охоты был ЖРЕЦ.

Наступает ужин. ВОЖДЬ разрывает тушу, жрет и разбрасывает куски самкам. Те, не доглодав, бросают мелкие куски окружающим гарем молодым самцам. Самки, нажравшись, играют с мелкими костями: обтачивают их, обгрызают, привязывают к орудиям в виде наконечников и крючков, украшают себя. Самый большой объедок кидается ЖРЕЦУ. Он жрет с таким же ожесточением, как и другие. После ужина начинается привычная круговерть вокруг гарема. ЖРЕЦ отходит в сторону, и теперь на сцене два фокуса действия: неистовая оргия и ЖРЕЦ, смотрящий на экране все то же кино, сначала в одну сторону, затем в обратную. Наконец, изможденный оргазмами и потрясением того, что сцена спаривания может предварять сцену убийства ВОЖДЯ, он возвращается в стаю.

ЖРЕЦ: не убий! Он брат твой. Он твой отец.

На сей раз внимание толпы задерживается, и кто-то неуверенно пытается повторить «не убий!».

И вновь сцена разделяется на два фокуса.

И вновь ЖРЕЦ возвращается в стаю. В это время кому-то удается убить ВОЖДЯ. Но вместо начавшейся погони за самками, толпа молодых самцов замирает от грозного окрика ЖРЕЦА «не убий!». Толпа, самцы и самки, робко повторяют за ЖРЕЦОМ: «Не убий!». Все ждут, что теперь будет: убийцу надо убить? изгнать? ЖРЕЦ подходит к убийце, берет его за руку, сажает на место убитого ВОЖДЯ, садится напротив него и решительно провозглашает: «Не убий!». Толпа послушно, с восторгом и трепетом повторяет хором: «Не убий!». Вокруг костра формируется не кольцо, но эллипс: по обеим сторонам костра сидят ВОЖДЬ и ЖРЕЦ, вокруг почтительно – самки, далее притихшие молодые самцы. Вместо вакханалии и какафонии непрерывного раздора они начинают петь, чем далее, тем слаженней, сначала без слов, затем все более явственно. Это – молитва:

Не убий и чти отца.

Пой – и ввысь летят слова.

Мир прекрасен до конца.

Жизнь удивительно права.

Не забывай слова прощенья

Слова согласья и любви.

Весь мир ликует в обновленьи

И разум в небесах парит.

Справа от сидящих в пещере у костра и поющих молитву, на возвышении появляется АВТОР:

АВТОР: я сочинил эту коротенькую пьесу – и теперь они будут жить своей жизнью. Я не властен в их словах, поступках, мыслях, в их жизни. Они будут любить своего умершего в них Бога как в живого, потому что Он жив в каждом из них. И пока Он в них жив – живы и они. И будут вечно идти по пути поиска себя и Бога в себе, по пути самопознания, радуясь бесконечности этого пути: «неисповедимы пути Господни». Теперь они могут жить сами по себе. Я им не нужен. Не нужен я и себе – ведь я сделал то, что должен был сделать: я населил в своем воображении этот мир людьми, благодаря этой, написанной мною пьесе, я сделал то, чего жаждал и ради чего взялся за нее: я самопознал себя благодаря своему творчеству и познал их, теперь независящей от моей воли жизни. И я больше не нужен. Это – самоубийство.

Свет над АВТОРОМ гаснет. Хор звучит все торжественней и радостней, переходя в «Обнимитесь, миллионы» Шиллера-Бетховена.

КОНЕЦ

В процессе антропогенеза свет сыграл и продолжает играть весьма существенную роль – ведь антропогенез продолжается и будет продолжаться, по-видимому, до очередного конца света, в прямом смысле этого слова.

Первый искусственный свет – свет костра в пещере троглодитов. Он резко изменил строй жизни, прежде всего нарушив ее ночное течение. С появлением света от огня, пусть трепетного, неровного и тусклого, произвел разное впечатление на мужские и женские особи.

Мужчины, особенно аутисты, будущие жрецы, получили мощный импульс разворачивания воображения и, как следствие, креативных способностей. Например, появилась возможность изображать на стенах пещеры наиболее драматические и героические сцены охоты и жизни, имевшие изначально познавательные и обучающие функции, а впоследствии – сакральные (поклонение, жертвоприношения и т.п.).

Среди женщин свет в пещере вызвал, скорее всего, негативную реакцию: свет раздражал и мешал спать, свет нарушал интимность сексуальной жизни, обнажая ее для обозрения и, стало быть, разжигания ненужных и опасных страстей. Женщины, как существа более естественные, до сих пор предпочитают темноту, а их духовная прародительница, первая жена Адама Лилит превратилась в ночного призрака пустыни, таинственную и загадочную царицу ночи, пожирательницу детей. Лилит несет отмщенье людям за сдернутую светом завесу первородной тьмы.

И все-таки лишь совсем недавно свет перестал быть робким бисером во тьме, бусинками, вокруг которых ютятся и копошатся люди.