Владимир Обручев - В неизведанные края. Путешествия на Север 1917 – 1930 г.г.

– Это, наверное, Коркодон уходит в горы. Он обязательно должен итти налево. Я очень рад: завтра, наверное, дойду до Омолона.

К вечеру мы доходим до разделения рек, и хотя в горы на восток отделяется сравнительно небольшая речка, Кука отправ ляется вверх по ней, уверяя, что Коркодон не может уходить на юг. Только когда он ушел на целый километр, его догнал Бека и заставил вернуться назад, доказывая, что Коркодон никак не может быть таким маленьким.

Мы становимся на устье этого неизвестного притока Корко дона — вероятно, это Джигуджак, о котором нам рассказывал старик. Здесь хорошее место для астрономического пункта: на самом устье реки растет живописная лиственница, на которой высится громадное орлиное гнездо.

Следующий день очень неблагоприятен для астрономических наблюдений: ночью начинается снег, который продолжается целые сутки; сквозь белесую мглу не видно даже ближайшего леса. Все сидят в своих палатках и мрачно думают о пред стоящем пути. Коркодон, несомненно, уходит круто на юг, почти параллельно Омолону, и тем самым очень удлиняет наш путь. Наиболее мрачные предсказания делаются в палатке русских рабочих. Распространитель самых страшных известий — Ваня Березкин. Вообще это очень милый молодой человек, с хорошим характером, прилежный в работе и отличный оленный, а также собачий каюр, но, как и все колымчане, он очень любит передавать слухи и страшные известия. Еще в начале дороги из Верхне-Колымска он писал домой жене, что "Обручев ведет нас в такое место, где мы все пропадем, олени и люди".

Об Омолоне, на котором Березкин был в прошлом году, он рассказывает самые ужасные вещи: в верховьях, где мы хотим весновать, нет леса для постройки лодки; течение такое быст рое, что невозможно удержаться у берега; чтобы остановить лодку, нужно привязывать ее к дереву веревкой, и что у них даже веревки лопались и лодку уносило; вся река покрыта камнями, а где нет камней, там громадные заломы принесенного водой леса, при ударе о которые лодка должна обязательно опрокинуться.

Все эти разговоры передаются мне другими русскими рабочими в еще более преувеличенном виде и с самыми мрачными предсказаниями о предстоящей гибели.

На устье Джигуджака из-за снега не удается определить астрономический пункт и нельзя взобраться на горы, чтобы посмотреть вперед. Только на второй день кончается снег и можно двинуться далее. Лишь через два дня мы доходим до ущелья Коркодона. До сих пор мы шли в пределах обширного плоскогорья; оно занимает все пространство между Омолоном, Колымой и Сугоем, которое на существовавших тогда картах обозначено как Колымские горы. Мы предложили назвать это плоскогорье Юкагирским — и так оно и именуется на современ ных картах.

Выше Джигуджака Коркодон течет уже по окраине плоско горья, вдоль большого горного отрога, отходящего от Охотского водораздела.

Ущелье, знаменитый Абкит, в действительности не такое страшное. Здесь нет ни одной большой скалы. В середине его мы сделали обычную дневку после трехдневного перехода, и тут Салищев определил астрономический пункт. Бека со своей связ кой нарт отправляется вперед на несколько переходов для того, чтобы отыскать следы эвенов, потому что положение делается все более и более напряженным: мы ведь не знаем, где же, наконец, будет эта Русская река, которая должна вывести нас на Омолон.

Во время дневки я поднимаюсь на соседнюю гору, которая возвышается над долиной реки. С нее открывается чудесней ший вид на все стороны, кроме востока, где горизонт закрыт ближайшими горами. На юг видно, что выше ущелья долина Коркодона опять расширяется и верховья реки представляют очень плоскую и длинную впадину между двумя цепями гор. С востока долина Коркодона окаймляется высокой непрерывной цепью гор с редкими острыми вершинами. В эту щель уходит несколько речных долин мелких притоков Коркодона, и какая-то из них должна быть Русской рекой. Нам предстоит в ближайшие дни выбрать себе путь через эту горную гряду.

На другой день мы выходим из Абкита. в следующее расширение долины Коркодона. В самом верхнем конце ущелья Абкит лежит громадный тарын, занимающий все пространство между крутыми склонами гор.

На первой же нашей остановке к вечеру к нам возвращается Бека, страшно усталый, едва волочащий ноги. Он уходил за эти два дня на лыжах очень далеко, оставив оленей в месте первой условленной стоянки, но эвенов не догнал. Видел довольно мно го их старых следов, но до свежих дойти не удалось. Нужно, очевидно, двигаться дальше вверх по Коркодону в надежде увидать, наконец, утес Элень, против которого должна была быть Русская река.

Еще три дня мы идем вверх по этому расширению Корко дона. Долина углублена и расширена во время прежнего большого оледенения хребта. Современное ущелье Коркодона промыто рекой, которая не могла преодолеть нагромождения морен и льдов и пробила себе новую дорогу через гранитный массив Абкита.

На третий день на левом берегу реки показались мелкие утесы: это и был долгожданный Элень. Возле него мы обнару жили радостные признаки: рыбные заездки, то есть перегородки из кольев, оплетенных прутьями, сделанные еще летом, а рядом свежие следы оленей. Это эвены объезжали настороженные на пушного зверя пасти еще сегодня утром. Опять мы останавливаемся в ожидании известий, а Бека уходит искать эвенов. На следующий день Бека возвращается к двум часам дня, найдя эвенов в 12 километрах от нас. К вечеру приезжают верхом на оленях три эвена.

На Коркодоне и вообще у горных эвенов Колымского района употребление нарт тогда было совершенно неизвестно: они летом и зимой кочевали с вьючными оленями.

По словам эвенов, дорога на Омолон идет как раз по речке, впадающей против нашей стоянки. По ней лет пятьдесят тому назад действительно приезжали из Гижиги русские купцы. До Омолона на лыжах эвен может дойти в два дня. После сравнения различных расстояний и долгих расспросов мы установили, что это расстояние равно приблизительно 100 ки лометрам.

Эти эвены охотно вступают в переговоры о продаже оленя на мясо и о проводнике. Сперва они не хотят продавать оленя, но когда я показываю яркий кусок кретона и выясняется, что по твердой колымской цене за оленя я отдам весь кусок (олень расценивался в 1930 году на Колыме от тридцати до семидесяти пяти рублей), старик спешит заключить сделку и забрать скорее материю. Плата, предложенная за проводника, кажется также настолько большой, что эвены не торгуются. Только в конце, перед отъездом, им, повидимому, становится жалко, что они не взяли еще чего-нибудь, и они начинают говорить, что проводнику будет очень страшно и одиноко возвращаться одному и что следовало бы взять с собою другого человека и заплатить ему такую же цену.