Рустам Чернов - Ludi права. Сборник людологических сочинений

С точки зрения системы отсчета времени это является полнейшим абсурдом. Вот это «с точки зрения» для нас очень важно, так как здесь мы подходим к основному моменту нашей работы. Позиции временного восприятия в процессе структурирования социальной материи (переход бытия в возможности в форму) и со стороны наблюдателя, не участвующего в самом процессе структурирования, не совпадают.

С точки зрения третьего наблюдателя, первым появляется непосредственно результат структурирования материи (бытия в возможности). Действительно, познание мысли, приобщение к мысли возможно только в отношении собственного мыслительного процесса, и в отношении форм выражения мысли (бытия в возможности). Вне этого мы можем лишь подобно Аристотелю и Платону презюмировать наличие бытия в возможности. Сам процесс становления бытия в возможности в форму, превращение мысли в овеществленный результат (пусть даже в части самореализации) так же недоступен стороннему наблюдателю, если он не обладает первоначальным бытием в возможности процесса становления. Здесь возможна неверная интерпретация факта, неверная трактовка и прочее. Доступен только конечный результат структурирования в форме сопричастности идеальной стороне (бытия в возможности) предмета познания. Соответственно, процесс познания строится по обратной схеме. То, что для субъекта реализации есть уже прошлое, для субъекта стороннего познания является первичным. Связанность субъекта реализации в восприятии конечного результата по части реализовавшегося бытия в возможности воспринимается сторонним наблюдателем как реализация предназначения конечного результата реализации.

Если учесть так же смещенность временных рамок в области общественного отсчета времени, исходя из периодизации самих рамок перехода возможного в действительность в отношении народов, стран (эпохи), то исторический анализ предстает перед нами в форме последовательных алгоритмов шагов, цепь которых в конечном счете должна сводиться к адекватной всесторонней оценке факта действительности, как с позиции современников (среди которых – очевидно и субъекты структурирования, наблюдатели и прочее), так и с позиции современного дня, которому порой достаточно только бытия в возможности (для истории права ситуация намного легче – бытие в возможности в виде правового памятника практически не изменяется).

У истории государства и права существует уникальная возможность полноценного мониторинга эпохи с точки зрения сопоставления изменения бытия в возможности, представленного в форме правовых памятников. Но как мы полагаем, производить данный анализ необходимо с учетом тех моментов методологии, которые мы попытались коротко изложить выше. Сочетание понимая временных рамок именно таким образом позволяет во многом облегчить работу с источниками, уменьшить удельный вес гипотетического в познании истории, главное – сохранить преемственность познания правовых реалий.

Таким образом, в отношении методологии познания следует отметить, что дифференцированный временной анализ по бытию в возможности и бытию в действительности (в той части, в которой данное учение модернизировано людологический школой познания) может быть использован как часть методологии, наряду с прочими методами. Соотношение предмета и метода может быть уточнено в рамках комплексного исследования целостных алгоритмов и парадигм, они могут быть детализированы универсальным методом исследования, который, как мы полагаем, необходимо структурировать в дальнейшем. Создание данного метода для юриспруденции позволит не только обезопасить данную науку от политической зависимости, но и дополнительно включить в ее предмет те области познания, которые до сих изучались и преобразовывались для юриспруденции другими отраслями научного знания.

Вопрос о сущности нормы права всегда был для Теории государства и права одним из главнейших. Для международного права он является вообще принципиальнейшим, так как его нормы не опираются на непосредственный аппарат принуждения, носят в основном рекомендательный характер и обязательны лишь в силу присоединения к договорным конструкциям. Однако отрицание на практике в природе актуально сущего такого признака права, как принудительность исполнения вовсе не лишает нормы международного права сущности норм права как таковых, но с другой стороны размывает «отечественное» представление о норме права, которое в основном не лишено позитивизма в своем содержании представления и формализма в теоретической оценке.

На пороге международной интеграции встает так же вопрос относительно унифицированной формы реализации норм права. Отечественная теория опять же исходит из стандартного понятия правоотношения, которое является трафаретом «живучести» нормы. Однако герменевтические теории права (Дж. Кауфманн) в корне разбивают наше представление о норме права как о том на основе чего возникает правоотношение, т.к. сама норма может формообразовывать самое себя в процессе смены составляющих фактической жизни (например, исследование в судебном заседании). Таким образом, норма права выступает как некоторая стабильная форма, по отношению к содержанию, подверженному изменениям в заданной стабильности социальных форм, продуцируемых стабильностью системы законодательства в целом.

Противоречий в теории относительно понятия нормы права намного больше, чем мы думаем, чем нам кажется. Сегодня возникает своего рода необходимость в новой «Бритве Оккама», которая бы позволила свести все противоречия теории к жестким рекомендациям практики, при том, что сама практика не расплывается в круге «все действительное разумно, все разумное – действительно» (Гегель).

Прогрессивным следует назвать людологический подход в определении нормы права. Право понимается как специфическая форма бытия в возможности. При этом действует формула, что право – это бытие в возможности государства, а государство это бытие в действительности права. Сама категория бытие в возможности определяется через понимание материи, противоречия которой сняты в процессе ее структурирования (принципы парламентаризма). Соответственно, целевая причина (бытие в возможности) в замкнутой парадигме бытия (государстве) предстает как цельная форма, идеальный прототип, будущего бытия в действительности, отсутствие которого, может восприниматься как социальная девиация.