Виталий Смирнов - На переломе

© ГБУК «Издатель», 2016

© Смирнов В. Б., 2016

Вторая мировая война и Великая Отечественная как сегмент наиболее ожесточённых сражений стала крупнейшим драматическим событием планетарного масштаба, грозившим уничтожением человечества. Любая война, даже максимально локальная, не обходится без жертв. Но таких многомиллионных за сравнительно короткий срок (Вторая мировая длилась семь лет, Великая Отечественная – пять) не было даже за известную Тридцатилетнюю, потому что парадокс цивилизации заключается в том, что цивилизующийся человек в первую очередь развивает и неутомимо совершенствует средства собственного уничтожения. И в конце концов может довести мир до полного исчезновения этой биологической особи, которая уже в наше время, казалось бы ещё далекое от очередного всемирного потопа, дошла до такого уровня расчеловечивания, который на голубом экране виден всем невооружённым глазом. Создаётся впечатление, что перед нами приматы в современном одеянии, а зачастую – и без него.

Стоит ли теперь удивляться тому, что события семидесятилетней давности никого не оставляют равнодушными, кроме дегенерирующих личностей. Споры о результатах войны, о количестве жертв, понесённых воюющими сторонами, о превосходстве вооружений с той и другой стороны, об успешности или безуспешности дипломатических потуг каждого государства, о стратегической дальновидности командования и способности к воплощению армейских замыслов, и о многом другом, вплоть до умственных и нравственных качеств отдельных военачальников и, тем более, о достоинствах и недостатках руководителей, возглавлявших военные коалиции, не затихают и по сей день. И глупо было бы надеяться на их скорое окончание, исходя из психологического многообразия современного человека, особенно тех личностей, у которых повреждён интеллектуальный огнетушитель, утративший способность укрощать пожар собственных страстей, не подчиняющихся разуму. А при нашей липовой многопартийности, цель которой ещё более накалить страсти и разобщить общество, а также утолить самолюбие наших политических монстров, споры эти могут идти до скончания века, которому осталось почти столько же лет, сколько прошло с начала Великой Отечественной.

Рассматривая Сталинградскую битву в контексте Большой войны, мне придётся обращаться к новейшим историческим источникам, которые трактуют события семидесятилетней давности с достаточной, на мой взгляд, объективностью, доказательностью и без повторения сложившихся в былые времена – под давлением официозной историографии – стереотипов, отцензурированных в угоду титулованным военачальникам, забывшим упомянуть в послевоенных мемуарах о своих ошибках и просчётах на пути к Победе.

Разумеется, отсепарировать из миллионов кубометров той жидкости, которая семь с лишним десятилетий лилась на головы военных историков и литераторов, пытавшихся дойти до сути событий прошлого, некую консистенцию, способную удовлетворить своими вкусовыми и питательными свойствами всех без исключения, дело неосуществимое. Но, слава богу, в последнее время творческий мир всё решительнее отходит от монологизма к диалогическому разрешению спорных вопросов, помогающему – не без баталий – приближаться к доступному современному сознанию – если оно не ангажировано откровенной ложью и политическим лицемерием – рубежу истины.

Прискорбный недостаток хроники, обусловленный её жанровой спецификой, заключается в том, что она изначально требует точности и в то же время неизбежно субъективна, потому что объять необъятное во временной последовательности невозможно. А это значит, что любой автор, даже свято поклоняющийся правде жизни, обречён выслушивать упрёки во лжи, потому что он воспроизводит историю постфактум и выбирает из неё только то, что представляет первоочередной интерес непосредственно для него самого, а потом уж для читателя, который чаще всего остаётся недоволен авторским выбором, ожидая от хроникёра всей полноты фактов и событий исторического времени. А дело это неосуществимое.

Поэтому я не случайно обратился к прологу, который даёт возможность читателю неспешно войти в суть дела, то есть событий, многими десятилетиями отдалённых от тех, свидетелем которых он, возможно, не был, и тем более от современных, которые органически связаны исторической нитью с прошлым. А в этих разновременных эпохах есть много общих моментов, заставляющих задуматься об их исторической сути. Тем более что многое в веке минувшем предаётся оголтелому охаиванию. А настоящее, вызывающее зачастую справедливую критику, на фоне прошлого выглядит весьма неказисто, предвещая неутешительное будущее.

Как видите, единство времени, места и действия свойственно не только драматургическому роду литературы, но и некоторым компонентам эпического повествования о событиях, насыщенных трагедийностью, всем памятного века, ушедшего в небытие, но оставшегося в сознании человечества на долгие времена.

В своём фундаментальном труде о происхождении человека Чарлз Дарвин позволил себе одно досадное упущение. Он не попытался разобраться в том, кто произошёл раньше: Бог или Сатана. И из каких обезьяньих разновидностей появились богочеловеки и сатанисты. Если же отвлечься от Дарвина, теория которого в новейшие времена подвергается серьёзной критике, и исходить из философии божественного происхождения мира, то логично предположить, что первичен Бог, а Сатана – его порождение. Мне же кажется, что раньше самозародился Сатана вместе со всей своей дьявольской сворой, несущей в мир зло. А Бог появился позднее как противоядие Дьяволу и всей его сатанинской нечисти. Да и по логике вещей зло родилось раньше бытия, которое, по известной марксистской философии, определяет сознание. А добро – это уже продукт сознания, которое, если перенести интонационное ударение на последнюю часть марксистской формулы, определяет бытие. Вот ведь какая коварность заложена в этой формуле, в справедливости которой не разберётся ни Бог, ни Дьявол. А только сам конкретный человек, которому позволено разобраться в этой философской загадке и понять, что эти материи взаимозависимы. И неосознанное бытие ничем не лучше, чем сознание вне бытия. Звучит кощунственно, но если вдуматься, справедливо.

Не вдаваясь в дальнейшие умствования по этому поводу, замечу только, что Бог и Дьявол, по-моему, это два космических антимира, противостояние которых, вечное как жизнь, потрясает человечество, выражаясь в менее или более кровопролитных войнах. Война – это не божье наказание, а дьявольское наваждение.